коротконожка. Остальные бежали сзади.
Когда преодолели половину расстояния, кто-то из задних крикнул:
– Магеллан! Гляди! Пожар!
Оглянулись, увидели черный силуэт хана, подсвеченный красным мятущимся пламенем.
Кинулись обратно. Теперь бежать было трудней, потому что выдохлись.
Дом спасли – благо в бочке была вода. Сгорел только навес для инвентаря. Но мешки с коллекционными семенами исчезли, обеих коров и коня в хлеву тоже не было. Из стены был выворочен несгораемый ящик, в нем неприкосновенный запас – три тысячи рублей. Пропала и новенькая американская борона, которая в Палестине на вес золота.
На земле отпечатались конские копыта.
– Подкованные, – сказал Магеллан, светя фонариком. – Значит, не бедуины – черкесы. Сидели в засаде, ждали ночи. А тут им такая удача – мы сами выскочили, даже ворот не заперли...
– Это называется «еврейское счастье», – вздохнул Колизей. – Как же мы теперь без семян, без бороны, без денег?
Кто-то (Малке не узнала голоса – так он дрожал) всхлипнул:
– В Зихрон-Яаков нужно. Пропадем мы здесь...
Одни причитали, другие трясли кулаками в бессильной ярости, третьи стояли, опустив голову.
Малке, например, плакала. Не от страха, а очень жалко было бедняжку Рохеле и еще коров, особенно Пеструху, что давала целых два ведра молока.
А Магеллан не ругался, руками не махал. Покончив со следами копыт, пошел проверять, добрались ли грабители до погреба, где хранилось оружие.
Когда вернулся, спокойно сказал:
– Оружие они не нашли. Значит, не всё потеряно. Хотят войны – будем воевать.
– С кем воевать? С Даниэль-беком? – недоверчиво спросил Шломо-аптекарь.
Еврейское счастье-2
Про черкесов было известно, что в Палестине они появились лет двадцать—двадцать пять назад по указу султана, который наградил своих верных башибузуков хорошими землями за храбрость в войне с русскими и сербскими гяурами. Перед тем как стать турецкими воинами, эти кавказские люди воевали под зеленым знаменем великого Шамиля и покинули родные горы, отказавшись стать подданными царя. Его османское величество решил по примеру северного соседа обзавестись собственными казаками, которые станут опорой султанской власти в неспокойных областях дряхлеющей державы. Абдул-Хамид рассчитывал, что даст воякам землю, освободит от податей, а дальше они прокормятся сами. Будут приглядывать за неспокойным арабским населением, возделывать пашню, выращивать баранов. Но казаками вчерашние башибузуки не стали – слишком долго, чуть не сто лет, жили одними войнами и набегами, так что от мирных занятий совсем отвыкли.
Их служба состояла в том, чтобы блюсти порядок на дорогах. Черкесы, однако, поняли эту миссию по- своему, так что вскоре каждый проезжающий должен был платить им мзду. Когда же торговые караваны начали объезжать черкесские аулы стороной и дорожные поборы иссякли, лихие люди нашли себе новые источники дохода: нанимались в те же караваны охранниками или ловили преступников, за чью голову власти обещали награду, а иной раз и сами занимались грабежом либо похищали богатых путешественников для выкупа.
Полиция с черкесами не связывалась, потому что каждый из них был прирожденным воином: с младенчества ездил верхом, без промаха стрелял и, как черт, рубился шашкой.
Аул, расположенный неподалеку от коммуны «Новый Мегиддо», слыл самым воинственным. Если черкесы из других селений понемногу втягивались в оседлый образ жизни и отходили от разбойных привычек, то клан Даниэль-бека по-прежнему считал любую работу для джигита зазорной и добывал пропитание исключительно винтовкой и кинжалом.
Дело было в самом беке. Уже глубокий старик, он всю жизнь провел на коне и часто говорил, что умрет тоже в седле. Умирать, однако, Даниэль-беку было еще рано. Несмотря на семьдесят с лишком лет, был он крепок и непоседлив, недавно взял себе новую жену, тринадцатилетнюю, и она, говорят, уже забеременела.
Под значок Даниэль-бека (шестиконечная звезда с полумесяцем и конский хвост) вставало до полусотни всадников. Свою деревню они выстроили так же, как на родном Кавказе: на вершине крутого холма поставили каменную дозорную башню, вокруг – низкие сакли. На башне днем и ночью стоял часовой, зорко смотрел во все стороны света. Собак черкесы не держали, потому что горские псы, которых они привезли с собой, палестинского климата не выдержали, а местную лядащую породу пришельцы презирали.
В этом-то обстоятельстве Магеллан и усмотрел слабину черкесской твердыни.
Когда коммунары поняли, что их предводитель не шутит и в самом деле хочет объявить войну Даниэль-беку, во дворе хана сделалось тихо. Даже Малке, готовая поддерживать Магеллана всегда и во всем, испугалась – не перегнул ли он палку, не отшатнутся ли от него остальные.
Но Магеллан держался так, будто подобная возможность даже не приходит ему в голову.
– Смотрим сюда, – деловито начал он, насыпав кучку земли и воткнув в нее сучок. – Это холм, это башня. Камешки – сакли.
– А это что? – спросил кто-то, показывая на извилистую черту.
– Речка. Тут склон крутой, почти обрыв. А на юго-западе, вот здесь, пологий спуск и дорога...
Это он здорово придумал, с макетом. Все сгрудились вокруг и вместо того, чтобы причитать и спорить, разглядывали Магелланово творчество.
– Задача ясная, – сказал он, вытирая руки об штаны. – Раз и навсегда отучить черкесов к нам соваться. Ну и, конечно, вернуть похищенное.
– Магеллан, они ведь добром не отдадут. Стрелять будут, – тоскливо произнес Колизей.
– И мы будем. Разве я вас не учил?
– Если хоть одного убьем, начнется кровная месть. Нам же рассказывали... И конца этому не будет...
Магеллан рубанул ладонью воздух:
– Постараемся обойтись без смертей. Но если не выйдет, придется уничтожить всех черкесов мужского пола. До последнего. Иначе – Колизей прав – вовек не развяжемся.
– Всех-всех? – переспросила Малке дрогнувшим голосом. – Даже маленьких мальчиков?
Раздался нервный смех. Саша Брюн сказал:
– Я и во взрослого-то вряд ли смогу выстрелить, не то что в ребенка. Брось, Магеллан, это жизнь, а не роман Фенимора Купера.
– В том-то и штука, Сашуля, что это не роман, а жизнь. Или она тебя на карачки поставит, или ты ее. – Магеллан тряхнул головой, на лоб упала каштановая прядь, и Малке залюбовалась – до того он сейчас был хорош. – Арабы называют евреев
Малке сразу подняла руку и крикнула:
– Я!
После нее, девушки, трусить было неловко. Один за другим коммунары потянули ладони кверху.
– Я и не сомневался, – пожал плечами Магеллан. – Действовать будем так. Шломо и Колизей остаются стеречь хан. Малке, ты с ними, за старшую. Смотрите, чтоб арабы не набежали, последнего не разворовали. Все остальные – за мной.
Ах, хитренький! Чтобы умаслить, назначил старшей, оставил дома с двумя дохляками! Ну уж нет!
– Ну уж нет! – объявила Малке. – Пускай Шломо с Колизеем запрутся и никому не открывают. А я с вами пойду. Равенство так равенство!
И настояла на своем, уж будьте уверены.
Двадцать четыре коммунара, вытянувшись цепочкой, шли по пустой дороге через широкую долину. Луны не было, звезд тоже – небо заволокло тучами. Магеллан вел свое войско быстрым
