И вдруг дернулся, натянул поводья.
Из кустов на дорогу медленно выехали двое конных.
Увидев торчащие за их спинами ружья, Полина Андреевна вскрикнула:
– Это разбойники?
– Я не знаю, – ответил Салах и отпустил вожжи.
– Что же ты? Поворачивай назад!
– Нельзя. Увидят, что мы боимся, догонят. Надо ехать прямо и что-нибудь спросить. Это лучше всего.
– Что спросить?
– Дорога. Как ехать в Эль-Леджун. Скажу, ты едешь к главный полицейский начальник. Ты его теща.
– Почему теща? – удивилась и немножко обиделась Полина Андреевна.
– За теща нельзя выкуп брать.
– Потому что такой обычай, да?
– Потому что за теща выкуп не дадут, – отрывисто объяснил Салах, готовясь к разговору с вооруженными людьми
Он затараторил еще издали, кланяясь и показывая рукой куда-то в сторону холмов.
Всадники рассматривали повозку и седоков молча. Они были очень странного для Палестины вида: в черкесках с газырями, у одного на голове башлык, у второго папаха. Прямо как наши кубанские казаки, подумала Полина Андреевна и немножко воспряла духом.
– Не понимают арабски, – обернулся Салах. Он был бледен и напуган. – Это черкесы. Совсем плохие черкесы. Сейчас я им буду турецки говорить...
Один из конных подъехал и наклонился к Пелагии – пахнуло чесноком и бараньим жиром.
– Мускуби? – спросил он. – Руска?
– Да, я русская.
Черкесы гортанно заговорили между собой. То ли спорили, то ли бранились – не поймешь.
– О чем они? – нервно спросила Пелагия.
Салах только сглотнул.
Тот же разбойник снова нагнулся, схватил Полину Андреевну за подол платья. Она взвизгнула, но злодей не стал рвать на ней одежды, а только потер пальцами шелк, демонстрируя что-то своему товарищу. Потом взял с сиденья зонтик, показал ручку слоновой кости.
– Что он говорит? – испуганно пролепетала монахиня.
– Говорит, ты богатая и важная. Русские дадут за тебя много денег.
Салах подключился к дискуссии. Жалобно зачастил что-то, замахал руками. Его жестикуляция Полине Андреевне не понравилась: сначала палестинец плеснул на пассажирку рукой, как бы отмахиваясь, потом ткнул себя в грудь и показал куда-то назад. Кажется, уговаривает, чтоб забрали ее одну, а его отпустили. Негодяй! Еще Иаиль ему нехороша!
Но черкесы его слушать не стали. Коротко бросили что-то и поехали вперед.
Салах медлил.
– Они нас отпустили? – не поверила такому счастью сестра.
Но один из разбойников обернулся, погрозил нагайкой, и Салах со стоном тронул с места.
– Говорил ей, говорил, – причитал он. – Нельзя ехать Мегиддо, плохо. Нет, вези. Что будет? Что будет?
Вскоре стемнело, и дороги к черкесскому аулу Полина Андреевна толком не разглядела: какие-то холмы, лощина, потом довольно крутой подъем в гору.
Низкие плоские крыши и тускло освещенные окна – вот всё, что рассмотрела она в самом селении. Хантур остановился на темной треугольной площади, и две молчаливые женщины в белых платках отвели монахиню в маленький домик, находившийся в глубине двора. Хижина оказалась непростая – с наглухо закрытыми ставнями, снаружи замок. Должно быть, специально для «богатых и важных» пленников, догадалась Пелагия.
Догадка очень скоро подтвердилась. Пришел хозяин дома, а похоже, что и всего аула – длиннобородый старик в мерлушковой папахе, обвязанной чалмой, и почему-то в полном вооружении. Неужто так и ходит дома с шашкой, кинжалом и револьвером в кобуре?
Главный черкес сказал, что зовут его Даниэль-бек и что «княгине» дадут на ужин чурек и козье молоко. По-русски он говорил на удивление чисто и правильно, с совсем небольшим акцентом.
Полина Андреевна очень испугалась того, что она «княгиня».
– Я не княгиня! – воскликнула она. – Вы ошибаетесь!
Старик расстроился.
– Муса сказал, княгиня. Платье шелковое, лицо белое. А кто ты такая? Как тебя зовут?
– Я паломница. Пелагия... то есть, Полина Лисицына.
Даниэль-бек учтиво поклонился – только что ногой не шаркнул и ручку не поцеловал.
– Муж твой кто?
– У меня нет мужа. _
«Я монахиня», хотела она добавить, но как докажешь?
– Плохо, – поцокал языком бек. – Старая девка уже, а мужа нет. Потому что совсем тощая. Но жениться все равно надо. Пусть тебе отец жениха найдет.
– У меня нет отца.
– Брат пускай найдет.
– И брата нет.
Хозяин закатил глаза к небу – его терпение было на исходе.
– Мужа нет, отца нет, брата нет. А кто за тебя будет выкуп платить? Дядя?
Это прозвучало настолько странно, что Пелагия в первый момент опешила и лишь потом поняла: он и вправду имеет в виду дядю.
В самом деле, есть ли на свете кто-нибудь, готовый заплатить за нее выкуп? Разве что владыка Митрофаний. Но он далеко.
– Дяди тоже нет, – уныло ответила она, чуть не всхлипнув от жалости к себе. – Может быть, так, без выкупа, отпустите? Заложников брать грех, и по нашей религии, и по вашей.
Даниэль-бек удивился.
– Почему грех? Я мальчик был, мой папа [это слово он произнес смешно – как бы по-французски, с ударением на последнем слоге:
– Правда будете? – вся сжалась Пелагия.
– Нет, только палец. Самый маленький. – Он показал мизинец левой руки. – Пальцев много, один не жалко. Через две недели, если консул деньги не пришлет, отправлю ему твой маленький палец. Э, э, зачем белая стала? Боишься пальчик резать? Купи у кого-нибудь из наших, за маленький палец недорого возьмут.
– Как это «купи»? – пролепетала несчастная пленница.
– Консул тебе пальцы целовал? – спросил бек.
– Н-нет...
– Хорошо. Не узнает. Женщина или мальчик отрежут свой палец, а консул не поймет, подумает твой. Если женщина – свое платье ей дай, рада будет. Если мальчик, купи хорошее седло или серебряный кинжал.
