Танцовщица выделывала
Полчаса абсолютного счастья, потом принять восхитительно холодный душ, выпить бокал смолистого вина со снегом, накинуть шелковый хитон – и на встречу со вторым наслаждением, в сады.
Но целиком отдаться движению сегодня никак не получалось, а в голове, которая должна быть полна одной лишь музыкой, вихлялась мышиным хвостиком какая-то смутная, тревожная мысль.
Ах вот оно что.
Вчерашний разговор.
Нелепого человека в перепоясанном синей веревкой рубище привезли в город Збышек и Рафек, двое сумасбродных варшавян. Они гоняли наперегонки в колесницах вдоль моря и подобрали на шоссе бродягу, рассмешившего их своим видом. Выяснив, что странник прибыл из России, повели к своим русским друзьям – показать.
Она была дома одна. Левушка заседал в Ареопаге, дети ушли на пляж.
Когда оборванец назвался Мануйлой, предводителем «найденышей», хозяйка развеселилась. Бедняге было невдомек, что по воле случая ей известно о смерти настоящего Мануйлы, которого убили, можно сказать, почти на ее глазах.
Иродиада не спешила с разоблачением, поджидала эффектного момента. Когда шалопаи-варшавяне повели бродягу смотреть город, Иродиада отправилась с ними.
Лже-Мануйла вертел головой во все стороны, беспрестанно ахал и удивлялся, сыпал вопросами. Збышек с Рафеком больше гоготали и валяли дурака, так что роль гида исполняла Иродиада.
А женщин вы что же, совсем не признаете, недоумевал самозванец.
– Признаем и уважаем, – отвечала она. – У нас на Западной площади есть Памятник жене Лота – нашли на берегу соляную колонну и заказали скульптору высечь из нее статую. Многие, правда, возражали против нагой женской фигуры, но большинство проявили терпимость. Мы ничего не имеем против женщин, только нам лучше без них, а им без нас.
Что же, и женский город тоже где-нибудь ееть, спросил «пророк».
– Пока нет, – объяснила Иродиада, – но скоро будет. Наш благодетель Джордж Сайрус намеревался купить для дев-женолюбиц землю на острове Лесбос, но греческое правительство не позволило. Тогда он придумал отстроить Гоморру – работы там уже начались. Мы будем дружить с нашими соседками, как дружат люди и дельфины. Однако стихия дельфина – море, а стихия человека – суша, и потом, зачем же человеку и дельфину совокупляться?
Забавный пройдоха восхищался красотой построек и техническими усовершенствованиями, которых в Содоме имелось неисчислимое множество: и электрический трамвай, ходивший от Акрополя до пляжа, и синематограф, и каток с искусственным льдом, и многое-многое другое.
Но больше всего фальшивого Мануйлу заинтересовали отношения между содомцами: есть ли у них семьи, или всяк живет сам по себе?
Иродиада, предвкушавшая миг разоблачения, вежливо ответила, что семей с детьми вроде ее собственной здесь очень мало. Некоторые живут парами, а большинство просто наслаждаются свободой и безопасностью.
Потом Рафек и Збышек стали звать в Лабиринт, особенное место, где молодежь в темноте творит всякие непристойности. Иродиада не пошла, она уже вышла из возраста, когда человека занимают плотские безобразия, – теперь больше ценила чувства. К ее удивлению, бродяга в Лабиринт тоже не захотел, сказал, что ничего нового в этих забавах нет, они были и у римлян, и у греков, и у вавилонян.
Так и получилось, что Иродиада осталась с ним вдвоем.
– Что, Божий человек, обрушит на нас Господь огнь и серу за эти прегрешения? – насмешливо спросила она, кивая в сторону Лабиринта, из которого доносились хохот и дикие вопли.
За это навряд ли, пожал плечами «пророк». Они ведь друг друга не насильничают. Пускай их, если им так радостней. Радость свята, это горе – зло.
– Ай да пророк! – развеселилась Иродиада. – Может, ты тоже из наших?
Как же он ответил-то?
Нет, сказал, я не из ваших. Мне вас жалко. Путь мужчины, любящего мужчин, печален и ведет к отчаянию, потому что бесплоден.
Он какими-то другими словами это сказал, менее складно, но смысл был именно такой, и Иродиада от неожиданности вздрогнула. По инерции попробовала пошутить:
– Бесплоден – оттого что у нас не может произойти детей?
А он серьезно так: и от этого тоже. Но не только. Мужчина – черная половинка души, женщина – белая. Знаешь, от чего возникает новая душа? Оттого, что из Божьего огня высекается маленькая искорка. А высекается она, когда две половинки души, белая и черная, тычутся друг в друга, пытаются понять, одно они целое или нет. Вам же, бедным, своей половины никогда не сыскать, потому что черное с черным не соединяется. Пропадет твоя полудуша, угаснет. Тяжкая это доля – вечное одиночество. Сколько ни тычьтесь друг в друга, искры не будет. Вот в чем беда-то: не в блуде тела, а в заблуждении души.
Иродиада и забыла, что собиралась посмеяться над самозванцем. Какая, в сущности, разница, кто он таков на самом деле? Бродяга заговорил о том, что она чувствовала и сама, только не знала, как обозначить.
Стала возражать.
Разумеется, дело совсем не в телесном. Когда дурман запретности растаял и стало не нужно прятаться от общества, обнаружилось, что не так уж ей и нужны страстные соития с любимым. Важнее нежность, защищенность, каких никогда не познаешь с женщиной, потому что женщины другие. А тут не надо прикидываться, тебя понимают с полуслова, даже и вовсе без слов – вот что важно. Мы вместе, мы одинаковые. Никакого столкновения противоположностей, никакого раздира. Блаженство и покой.
Втолковывала всё это чужому человеку, волнуясь и горячась, – вот как зацепили Иродиаду его речи.
Тот слушал-слушал, потом грустно покачал головой и говорит: а искры все равно не будет. Нет искры – нет и Бога.
Вчера Иродиада с ним не соглашалась, стояла на своем, а сегодня, когда лже-Мануйлы рядом уже не было, оброненные им слова – «вечное одиночество», «заблуждение души» – вдруг выплыли из памяти и прогнали музыку.
Что-то Левушка всё больше времени проводит с Саломеей.
Нет, это не ревность, а то самое, о чем говорил странник: страх одиночества. И Антиной дома почти не бывает – у него новые увлечения, новые друзья. Возможно, они ему не только друзья...
А ведь всего месяц, как приехали сюда, в мужской рай. Говорят, семьи в Содоме долго не держатся. И что тогда останется?
Нетак мало, подбодрила себя Иродиада. Останутся танцы и сады.
Кстати, о садах.
Подошло время проведать пионы и мушмулу. Да и к розам заглянуть – не переусердствовал ли Джемаль с поливкой.
Иродиада прогнала печальные мысли прочь. Надела невесомый хитон, обвязала волосы голубой лентой.
Солнце еще палило вовсю, но с Аваримских гор уже веяло ветерком, обещавшим вечернюю прохладу.
Прошла тенистой улочкой к Западным воротам, приветливо кивая встречным, а с некоторыми и целуясь.
Все мысли теперь были только о саде.
Перед вечерней зарей нужно будет разрыхлить клумбы, чтобы рассада подышала. Завтра из Хайфы должны доставить земляных червей. Тогда можно будет всерьез взяться за персиковую аллею. Через год- другой в Содоме будут такие сады, каких этот злосчастный край не видал и во времена Лота.
Вот чему надо было посвятить жизнь! Не гимназистов латыни учить, а сады и цветники выращивать. В
