мы еще долго будем счастливы».
Тут он перевернулся с правой щеки на левую, и от этого ему стал сниться совсем другой сон.
Будто бы проснулся он и читает письмо своей духовной дочери дальше (хоть на самом деле никакого пробуждения еще не было). Сначала читает глазами, а потом вроде как уже не читает, а слушает – и не бумага перед ним, а сама Пелагия.
«Нет меня больше среди живых, – шепчет ее голос. – На Земле ты меня больше не увидишь, потому что я теперь пребываю в Жизни Вечной. Ах, до чего же здесь хорошо! Если б вы, живые, про то знали, то нисколько бы не боялись умереть, а ждали бы смерти с радостным нетерпением, как ребенок ожидает Рождества или Дня ангела. Бог совсем не такой, как учит церковь, он добрый и всё-всё понимает. Вы, глупенькие, нас жалеете и по нам плачете, а мы жалеем вас. Очень уж вы мучаетесь, очень уж всего боитесь».
Спящий теперь не только слышал голос Пелагии, но видел и ее саму. Она была окружена сиянием – не таким ярким, как Бог-Облако, но зато радужно-переливчатым, отрадным для глаз. «Что же мне делать? – вскинулся Митрофаний. – Я к тебе хочу! Надо умереть – я пожалуйста, это пустяки. Только возьми меня к себе!» Она тихо рассмеялась, как мать лепету несмышленыша: «Быстрый какой. Так нельзя. Ты живи, сколько тебе полагается, и не бойся: я буду ждать. У нас ведь здесь времени нет».
От этих слов на душе у Митрофания сделалось спокойно, и он проснулся.
Протер глаза, надел упавшее с носа пенсне.
Стал читать дальше.
Красный петух
«...Вы были там? – спросила я Эммануила и хотела добавить: «в той пещере», но в этот миг сзади послышался шорох. Я обернулась и увидела мужчину, стоявшего сзади. Он был одет по-арабски, и в первую секунду я подумала, что это кто-то из местных жителей, случайно увидевший, как мы спускаемся в подземелье. Но круглое, толстогубое лицо незнакомца расплылось в насмешливой улыбке, и он сказал на чистом русском языке: «Ну-ка, что тут у вас, шерочка с машерочкой? Сокровище? Мне, мне пожалуйте. Вам оно более не понадобится».
«Какое сокровище?» – пролепетала я и вдруг увидела, что в руке он держит что-то, сверкнувшее черным матовым блеском.
Поняла: вот оно – то самое, чего я так страшилась. Опоздала. Настигли, сейчас его убьют. Странно, но в ту минуту я совсем не подумала, что и меня тоже убьют, до того стало досадно на себя. Сколько дней потрачено на поиски! А ведь чувствовала, знала, что время уходит!
Круглолицый убийца нанес мне еще один удар. «Спасибо, сестрица. Нюх у тебя, как у лягавой. Вывела прямо на зверя». Когда он это сказал, сделалось мне совсем скверно. Выходит, они Эммануила благодаря мне нашли? Это я во всем виновата!
И хуже всего, что в ту ужасную минуту я повела себя позорно, по-бабьи: взяла и разревелась. Обида и стыд придавили и раздавили меня, я чувствовала себя самой жалкой тварью на всем белом свете.
«Что, нет сокровища? Жалко. Но я всё равно рад нашей встрече, чрезвычайно, – насмешничал злодей, – Покалякал бы с вами еще, да дело есть дело». И уж поднял свое оружие, готовясь стрелять, но Эммануил вдруг отстранил меня и шагнул к убийце.
«Ты зарабатываешь деньги тем, что убиваешь людей? Такое у тебя ремесло?» – спросил он безо всякого гнева или осуждения, а скорее с любопытством и даже, как мне показалось, с радостным удивлением.
«К вашим услугам». Круглолицый шутливо поклонился, словно принимая заслуженный комплимент. Он явно чувствовал себя полным властителем ситуации и был не прочь немного потянуть с исполнением своего зловещего намерения.
«Как хорошо, что мы встретились! – вскричал Эммануил. – Ты-то мне и нужен!»
Он сделал еще шаг вперед и распростер руки, будто собирался заключить душегуба в объятья.
Тот проворно отступил и поднял дуло кверху, так что теперь оно целило пророку прямо в лоб. Выражение лица из глумливого сделалось настороженным.
«Но-но», – начал было он, но Эммануил его перебил. «Ты нужен мне, а я нужен тебе! Я ведь к тебе пришел, за тобой!» «В каком-таком смысле?» – вовсе озадачился убийца. Я с ужасом ждала – сейчас выстрелит, сейчас! Эммануил же на оружие вовсе не смотрел и, по-моему, нисколько не боялся. Сейчас, задним числом, я думаю, что это было поистине диковинное зрелище: безоружный подступает к вооруженному, а тот всё пятится, пятится мелкими шажками.
«Несчастней тебя нет никого на свете. Твоя душа на помощь зовет, потому что Дьявол в ней совсем Бога задавил. Хорошее в душе – это и есть Бог, а злое – Дьявол. Разве тебе в детстве не говорили?» «А, – осклабился убийца. – Вот оно что. Проповедь. Ну, это не по адресу...»
Я услышала щелчок взводимого курка и вскрикнула от ужаса. Эммануил же как ни в чем не бывало обернулся ко мне и говорит: «Смотри, сейчас я покажу тебе его детское лицо».
Я не поняла, что он имеет в виду. Не понял и палач.
«Что покажешь?» – переспросил он, немного опуская дуло, и его маленькие глаза недоуменно моргнули. «Твое детское лицо, – увлеченно сказал пророк. – Знаешь, каждый человек, в любом возрасте, сохраняет свое первое лицо, с которым входил в мир. Только это лицо бывает трудно разглядеть. Ну как тебе объяснить? Вот встречаются два однокашника, которые не видели друг друга тридцать или даже пятьдесят лет. Случайно. Смотрят друг на друга – и узнают, и называют прежними смешными прозвищами. Их старые лица на мгновение становятся такими, какими были много лет назад. Детское лицо – оно и есть самое настоящее. Оно никуда не девается, просто с годами прячется под морщинами, складками, бородами...»
«В другое время с удовольствием поболтал бы с таким интересным собеседником, – опомнился убийца, прерывая речь Эммануила. – А теперь отвернись».
С этим ужасным человеком что-то произошло, внезапно поняла я. Он уже не может выстрелить в пророка, глядя ему в глаза. И мысленно воззвала к Эммануилу: «Не молчи, говори еще!»
Но тот, как назло, умолк.
Медленно поднял руку ладонью вперед, провел ею слева направо, и случилось чудо.
Убийца вдруг замер, рука с пистолетом опустилась, а взгляд завороженно уставился в раскрытую ладонь.
Я читала про гипноз и чудом его не считаю, но здесь произошло истинное чудо, прямо у меня на глазах.
Облик этого человека стал меняться. Одутловатые щеки поджались, нос сделался чуть более вздернутым, морщины разгладились, и я увидела лицо мальчишки – круглое, смешное, доверчивое лицо семилетнего сладкоежки и маменькиного сынка.
«Яша, Яшечка, что же ты с собой сделал?» – сказал Эммануил тонким голосом, похожим на женский.
По лицу убийцы пробежала судорога, и странное видение исчезло. Это опять была морщинистая физиономия трудно и грешно пожившего мужчины, но глаза остались широко раскрытыми, детскими.
Он махнул на Эммануила рукой, по-прежнему сжимавшей оружие. Махнул и второй, пустой – словно хотел отогнать призрак или наваждение.
Потом развернулся и опрометью бросился вон из склепа.
«Он не вернется, чтобы убить нас?» – спросила я, потрясенная увиденным. «Нет, – ответил Эммануил. – У него теперь будет чем заняться и без нас».
«Откуда вы знаете его имя? – спросила я еще. – Его в самом деле зовут «Яша»?»
«Так я услышал. Когда я смотрю в лицо человека, я многое слышу и вижу, потому что готов видеть и слышать. Это очень интересный человек. Совсем-совсем черный, а все-таки с белым пятнышком. Так не бывает, чтобы в человеке не было хотя бы крошечного белого пятнышка. У белых-пребелых то же самое, хоть капелька черная, да есть. Без этого Богу неавантажно».
Он так и сказал – «неавантажно».
Я не в силах передать его своеобразную манеру изъясняться и потому сглаживаю ее, а между тем речь Эммануила чрезвычайно колоритна. Начать с того, что он очень смешно картавит. Говорит гладко, но любит к месту и не к месту вставлять книжные слова – знаете, как крестьянин-самоучка, читающий запоем всё
