— И говорить об этом не хочется. Я сегодня вспоминала, как люди шутили раньше. Теперь мы не шутим. И это очень плохо. А если кто отпустит какую-нибудь шутку, так она получается злая, горькая, и совсем не смешно. Сегодня один говорит: «Ну, кризис кончился. Я видел зайца, и, подумайте только, никто за ним не гнался». А другой отвечает: «Тут не в этом дело. Сейчас зайцев не бьют. С ними вот как обращаются: поймают, подоят и отпустят на свободу. Тебе, наверно, не молочный попался». Разве это смешно? А помнишь, как мы смеялись, когда дядя Джон обратил индейца в нашу веру и привел к себе домой, а индеец съел у него целый ларь бобов и удрал, да еще бутылку виски с собой прихватил. Том, возьми тряпку, я ее в холодной воде намочила, приложи к лицу.
Сумерки сгущались. Мать зажгла фонарь и повесила его на гвоздь. Она подбросила щепок в огонь и стала понемножку сыпать кукурузную муку в кипяток.
— Роза, — сказала она, — ты помешаешь кашу?
На улице послышался быстрый топот. Дверь распахнулась, ударилась об стену. В комнату влетела Руфь.
— Ма! — крикнула она. — Ма, Уинфилда корчит!
— Где он? Говори!
Руфь еле переводила дух.
— Весь белый стал и повалился. Сколько он сегодня персиков съел! У него весь день понос. Так и повалился. Весь белый!
— Пойдем! — крикнула мать. — Роза, последи за кашей.
Она кинулась за Руфью. Она тяжело бежала по улице, не поспевая за девочкой. Навстречу им в сумерках шли трое мужчин, и средний нес на руках Уинфилда. Мать кинулась к ним.
— Это мой, — крикнула она. — Дайте его мне.
— Я донесу, мэм.
— Нет, дайте мне. — Она приняла мальчика на руки, повернулась к дому, но вдруг опомнилась. — Большое вам спасибо, — сказала она.
— Не за что, мэм. Мальчишка совсем ослаб. У него, наверно, глисты.
Мать быстро зашагала назад. Уинфилд, обмякший всем телом, неподвижно лежал у нее на руках. Мать внесла его в дом и положила на матрац.
— Что с тобой? Что? — допытывалась она. Уинфилд посмотрел на нее мутными глазами, мотнул головой и снова опустил веки.
Руфь сказала:
— Ма, я же говорю, у него весь день понос. Каждую минуту бегал. Он объелся персиками.
Мать пощупала ему лоб.
— Жа?ра нет. А сам весь бледный, щеки втянуло.
Том подошел к ним и посветил вниз фонарем.
— Все ясно, — сказал он. — Изголодался, ослабел. Купи ему банку молока, заставь выпить. Пусть каши с молоком поест.
— Уинфилд, — сказала мать. — Ну как, получше тебе?
— Голова кружится, — ответил Уинфилд. — Будто все плывет.
— Ты еще такого поноса в жизни не видела, — внушительно проговорила Руфь.
В комнату, с охапками сухих веток, вошли отец, дядя Джон и Эл. Они сложили хворост у печки.
— Ну, что еще? — спросил отец.
— Уинфилд заболел. Ему нужно молока.
— Господи владыка! Нам каждому чего-нибудь нужно.
Мать спросила:
— Сколько сегодня заработали?
— Доллар сорок два цента.
— Так вот, сходи в лавку и купи банку молока для Уинфилда.
— С чего бы ему заболеть?
— С чего, не знаю, а заболел. Ну, ступай. — Отец, ворча, вышел из дома. — Ты не забыла про кашу?
— Нет. — В доказательство своих слов Роза Сарона быстро помешала в котелке.
Эл недовольно протянул:
— Да что такое, ма! Неужели одна каша? Это после того, как до темноты работали?
— Эл, ты знаешь, что надо уезжать. Я приберегаю на бензин. Ты сам это знаешь.
— Фу-ты черт! Ну как же тут работать, если мяса не видишь?
— А ты помолчи, — сказала мать. — О самом главном надо думать. Ты знаешь, о чем.
Том спросил:
— Это обо мне?
— Вот поужинаем, тогда все обсудим, — ответила мать. — Эл, бензина хватит на дорогу?
— Четверть бака, — ответил Эл.
— Не откладывай, говори сразу, — сказал Том.
— Нет, потом. Подожди. Мешай кашу, мешай. Сейчас поставлю кофе. Сахар или в кашу положите, или с кофе. На то и на другое не хватит.
Отец вернулся с банкой молока.
— Одиннадцать центов, — с отвращением проговорил он.
— Дай сюда. — Мать взяла у него консервную банку и открыла ее ножом. Она налила в кружку густого молока и протянула ее Тому. — Дай Уинфилду.
Том опустился на колени у матраца.
— Пей.
— Не могу я. Меня стошнит. Не приставайте ко мне.
Том встал.
— Он сейчас не может, ма. Потом дадим.
Мать приняла от него кружку и поставила ее на подоконник.
— Не вздумайте выпить, — предупредила она остальных. — Это для Уинфилда.
— Я молока совсем не вижу, — хмуро проговорила Роза Сарона. — А мне надо его пить.
— Знаю. Но ведь ты еще на ногах, а мальчишка свалился. Ну как, загустела каша?
— Да. Ложкой не провернешь.
— Хорошо, давайте есть. Вот сахар. Каждому по ложечке. Кто как хочет — или в кашу, или с кофе.
Том сказал:
— Я кашу люблю с перцем и солью.
— Соль — вот, — сказала мать. — А перец весь вышел.
Ящиков уже не было. Они расселись по матрацам и подкладывали себе каши на тарелки до тех пор, пока в котелке не показалось дно.
— Оставьте немного Уинфилду, — напомнила мать.
Уинфилд приподнялся на матраце, выпил молоко, и голод немедленно обуял его. Он поставил котелок между коленями, доел все, что там было, и принялся скрести ложкой по краям. Мать вылила оставшееся молоко в кружку и тайком сунула ее Розе Сарона. Потом разлила горячий черный кофе и обнесла им всех.
— Ну, будете вы говорить или нет? — спросил Том. — Я хочу послушать.
Отец неуверенно сказал:
— Руфи и Уинфилду незачем это знать. Может, они выйдут?
Мать сказала:
— Нет. Они хоть и малыши, а должны теперь быть как взрослые. Ничего не поделаешь. Руфь и ты, Уинфилд, не вздумайте разболтать, о чем мы тут говорим, не то вы нас погубите.
— Мы не разболтаем, — сказала Руфь. — Мы взрослые.
— Ну ладно, только молчите. — Кружки с кофе стояли на полу. Короткий и широкий огонек фонаря, похожий на крылышко бабочки, бросал желтоватые отсветы на стены.
