— Баба! Я не могу! Я у дяди Кости! Он заболел, ему надо укол сделать. Приезжай скорей.
— Что еще за дядя Костя?
— Ну, дядя Костя! Ты приезжай!
— Да куда приезжать-то? Ты где?
— Оружейная улица, дом четыре, квартира четырнадцать. Это на троллейбусе две остановки, а там совсем рядом!
— Да знаю я эту улицу! А ты-то как там оказался? Какой еще дядя такой у тебя объявился? Не знаю я такого родственника!
— Да не родственник! Дядя Костя, ну что ты, не понимаешь? Приезжай! С уколом! У него сердце болит!
— Ах ты, господи. Не пойму ничего. Какой дом номер?
— Четыре, квартира четырнадцать!
— Бегу!
Витя повесил трубку на рычаг и вернулся в квартиру. Дядя Костя уже не лежал. Он пересел в кресло у стола.
— Отпустило, — объяснил он. — Чего зря лежать? Я этого не люблю. Зря я тебя гонял. Сейчас отдышусь и пойду чайник поставлю да картошки почищу. Перекусим с тобой. Что-то я хотел спросить тебя... Забыл... Да! Как, говоришь, имя-отчество бабушки твоей?
— Клавдия Егоровна.
— Совпадение, — сказал дядя Костя. — Жену мою покойную так звали. Клавдия Егоровна... Она на фронте погибла...
Витя пристально посмотрел на дядю Костю... И снова ему показалось, что он уже где-то видел эти глаза... Где же он их видел?.. И этот твердый подбородок...
Ему стало холодно, потом жарко, сердце забилось так сильно, что Витя услышал его стук. Он вспомнил!
Нет, не может быть... Нет, точно, точно! На фотографии, вот где!
— Она не погибла, — сказал Витя, во все глаза глядя на дядю Костю. — Она, наоборот, думает, что вы погибли. У нее над комодом ваша фотография.
— Не шути так, мальчик, — произнес дядя Костя и встал. — О чем ты говоришь?.. Какая фотография?..
— Обыкновенная. В военной форме. С двумя медалями. Только шрама нет, а так — вы похожи.
— Глупости все это, — сказал дядя Костя. Он снова сел в кресло и прикрыл глаза ладонью. — Это все фантазии твои. Ну, конечно! Ведь ты вечно придумываешь всякие истории. Только вот что я тебе посоветую: ты уйми свое воображение, когда дело живых людей касается.
— Нет, это не фантазия, это правда!
— Не надо! — прервал дядя Костя. — Не береди. Чтобы от твоего воображения людям больно не становилось. Человек я немолодой, жизнь прошла, нет у меня надежды, что встречу я когда-нибудь свою Клавдию Егоровну.
— Она сейчас сюда придет.
— Кто?
— Она.
— Ох, что же ты сделал, Витя! — с упреком сказал дядя Костя. — Не хочу я ее видеть. Боль свою ворошить. Не она это. Не может быть. И хватит. Не надо. Пойдем-ка лучше на кухню. Ведь ты из школы, есть хочешь...
Он поднялся и с трудом пошел на кухню. Витя поплелся за ним.
— Давай лучше о другом поговорим, — сказал дядя Костя, доставая из плетеной корзинки пакет с картошкой. — Приходили ко мне сегодня из детской библиотеки. Узнали откуда-то, что я занимаюсь игрушками из дерева, и попросили кружок у них организовать. Что ж, я согласился. И ходить недалеко, и с людьми общение...
Он умело начистил картошку, вымыл ее под краном, сложил в кастрюльку и поставил варить.
— Эта женщина, что приходила-то, прямо удивилась. На вот пока с сыром, — он протянул Вите бутерброд. — Прямо, говорит, у вас тут музейные вещи. Можно, говорит, я к вам ребят приведу, чтобы и они посмотрели? Отчего, говорю, нельзя, всегда пожалуйста. Материала, говорю, вот только нет. Это, говорит, ничего, материал мои ребята вам добудут...
В дверь позвонили. Дядя Костя выронил нож.
— Иди открой, — сказал он глухо. — Это за тобой. Ты сразу и иди, а я тут посижу, на кухне.
Витя пошел открывать дверь.
— Ну, слава тебе, господи, — сказала баба Клава. — Мальчик ты мой дорогой, да разве так можно? Что ото за новости за такие — к чужим людям ходить? В такую даль забрался — один, да еще к чужим... Что стряслось-то?
— Он не у чужих, Клава, — произнес тихий голос. — Он у меня...
Бабушка вздрогнула, подняла глаза на стоящего в дверях человека и сделала слабый жест рукой, как бы отмахиваясь от неожиданного видения.
— Костя, ты?.. — проговорила бабушка, и слезы брызнули из ее глаз.
— Голос... — проговорил дядя Костя. — Голос у тебя прежний остался... Я тебя по голосу узнал...
И дядя Костя тоже заплакал.
Витя тихонько прошмыгнул в комнату.
Черныш спал, свернувшись в кресле. Витя стал на колени перед креслом и уткнул лицо в теплый, пушистый бок.
— Что я наделал, Черныш! — прошептал мальчик. — Но я ведь не виноват!
Кот замурлыкал, Витя еще крепче прижался к его теплому боку.
А потом он почувствовал, что не один в комнате.
Он поднял голову.
В дверях стояли его бабушка и дедушка. Нет! В дверях стояли Клава и Костя. Да, Клава и Костя, постаревшие, но с молодыми, счастливыми глазами.
Давайте в субботний вечер зайдем в знакомый двор, сядем на скамейку перед песочницей, в которой валяются забытые формочки, ведерко с отломанной ручкой и трактор без колес. Сядем и посмотрим на вечерние окна.
Вот оранжевый абажур на пятом этаже. Зеленая лампа на третьем. И еще много-много разных окон, и все они светят по-своему, и каждое освещает что-то свое, нам неизвестное.
Не будем гадать. Лучше взглянем на то грустное окно на втором этаже. Сегодня оно веселое. Сквозь нарядные тюлевые занавески можно увидеть цветы на подоконнике, красивую лампу-торшер.
Черный кот вспрыгнул на подоконник. Мальчик кормит его чем-то с ладони. Подошли к мальчику старая женщина и мужчина, наклонились к нему. Наверно, уговаривают идти спать.
Но хватит! Похоже, что мы подглядываем. Это никуда не годится. Впрочем, мы не подглядываем, а просто фантазируем.
И все-таки — довольно! Домой, домой! И у нас над столом горит лампа, посвистывает на плите чайник, а бабушка печет наши любимые блинчики и приговаривает, что надо их скорее есть, пока горячие.
Спокойной ночи, окно на втором этаже!
