сторонников. Вместо этого часть набрал сам, часть доверил Лысенко, после случая с Гвоздевым он постоянно горбится от чувства вины, прячет глаза, а когда не отводит взгляд, в его глазах собачья мольба: ну скажите мне еще раз, что я не виноват!
Я быстро набивал текст для нашей пропагандистской кампании, вздрогнул, внутренний телефон прозвенел резко и настойчиво, спугнув мысль.
Юлия сказала почтительно:
– Борис Борисович, с вами хотел бы встретиться Микульский.
Я не сразу вспомнил эту фамилию, правда, не потому, что тусклая, наоборот – нобелевский лауреат, суперзвезда современной философии, что переживает второе рождение, он прочно ассоциировался у нас со словом «западник», вращался только в своих научных кругах, изредка принимал звания почетного академика какой-либо страны, но… что ему понадобилось у нас?
– Пусть приезжает, – ответил я. – Если захочет. Я ни на какие встречи никуда не поеду. Даже к президенту.
Она мягко улыбнулась.
– Так и передам.
До обеда день прошел в текучке, а когда возвращались из кафе, звякнул мобильник, я услышал голос Куйбышенко:
– Борис Борисович, с этими походами пообедать надо прекращать. С этого дня заказывайте, вам будут доставлять в кабинет. Да и то предварительно пробовав, как будто подают царю Ксерксу.
– А что случилось? – спросил я тупо.
– Мы задержали троих. Вы будете смеяться, но все трое – из разных группировок! Друг о друге ничего не знали, никак не связаны. Но у двух калаши, у третьего – прекрасный магнум сорок пятого калибра. Думаю, это только начало.
Белович встретил в коридоре, доложил:
– Там вас дожидается какой-то старый пердун. Говорит, у него с вами назначена встреча.
– Посмотрим, – ответил я.
В приемной Юлия и спортивного вида мужик с совершенно седой головой пили чай с печеньем. Юлия подняла голову, мужик обернулся, встал. Ростом оказался выше, в плечах шире, с крупными чертами лица сильного волевого человека, который, однако, умел накачивать не мышцы, хотя мог бы, а извилины в коре головного мозга. Возможно, еще и спинной мозг, это и есть знаменитый Микульский, философ номер один в России и, возможно, в мире. Во всяком случае, в десятку, а то и в пятерку сильнейших входит.
Юлия встала и сказала торжественно, как и положено секретарю представлять такого великого человека шефу:
– Борис Борисович, к вам Микульский Альберт Иванович.
Он первым протянул мне руку, старше меня почти вдвое, мне бы в его возрасте быть таким, крепко пожал.
– Я, Борис Борисович, наслышан о вашей новой программе. Должен сказать, что вам понадобилось огромное мужество, это я смог понять.
– Спасибо, – ответил я. – Допьете чай, проходите в кабинет.
Он отмахнулся.
– Да это я уже вторую чашку, милая Юля подтвердит. Все ее запасы печенья ликвидировал.
– Тогда прошу…
Он вошел в кабинет, с любопытством огляделся.
– Так это и есть колыбель русского национализма?
– Колыбель – вряд ли, – ответил я, – но цитадель – точно. Садитесь, располагайтесь как дома.
Он сел, покачал головой.
– Дома я предпочитаю ходить в домашнем халате. Так что уж побуду как в гостях. Я уже сказал, что вам для такого заявления потребовалось немалое личное мужество. Понимаю потому, что мне в свое время самому пришлось…
Я торопливо вспоминал, что знал о нем из того, раннего периода. Микульский в молодости был не просто русским националистом, но что-то там организовывал, вредил, как было сказано в обвинительном заключении. Угодил в лагерь со сроком на двадцать пять лет, как государственный преступник, но тут умер Сталин, грянула амнистия, он вышел и занялся наукой, в быту, однако, оставаясь таким же русским националистом. Потом как-то его национализм начал угасать. Окружающие решили, что от старости, хотя мне бы такую старость.
– И что вас заинтересовало сейчас? – спросил я все еще настороженно.
Он смотрел мне в глаза взглядом пожившего и повидавшего мир и людей человека, сильного и все еще скачущего на коне.
– Знаете, – сказал он сильным голосом, богатым оттенками, – если удастся ваш замысел, в чем я очень сомневаюсь, но чему весьма и весьма желаю всяческих успехов, то… гм, это будет и большая победа транскультуры, которой я, как знаете, местный апологет и мученик. Да что там большая – огромнейшая! Вы даже оценить ее не сможете. И никто сейчас не сможет. Но вы приближаете будущее чисто по-русски: резко, рывком, без полутонов, в один прыжок. И я, будучи заинтересован, не могу стоять в стороне. Давайте подумаем, чем могу быть полезен?
Он иронически улыбнулся, как бы давая понять, что его не стоит и переоценивать, вспомнил, вернее, сообразил, что он в самом деле мученик, один из немногих деятелей еще советской науки и культуры,
