принял ее толкование, так надо, так лучше, мы должны смотреть в одном направлении, а не друг на друга, в этом больше общности, чем… ну в обычном потении в постели.
– Спасибо, – ответил я. – То-то я себя и чувствую этим… которого целая толпа тренеров, массажистов, медиков и психологов утром отправляет на ринг, а обратно несет на руках, чтобы наскоро заклеить бровь, замазать синяки, поставить уколы, внушить, что главные бои впереди – уже пустяки, не трусь, даже если свернут челюсть, выбьют зубы, сломают руки и ноги, попрыгают на ребрах…
Она покачала головой.
– Борис Борисович, но ведь в самом деле самое страшное уже позади.
– Вы так думаете?
– Идея вброшена в народ, – ответила она. – О ней заговорили. Сейчас бесполезно было бы даже целиком уничтожить всю нашу партию. Физически! У властей единственный путь – выставить встречную идею, равную по силе и привлекательности! Но такой идеи нет. Так что вам придется идти на выборы, где наверняка победите, если…
– Ну-ну?
– Если не случится ничего необычного.
Она выпрямилась на стуле и прямо посмотрела мне в лицо. Мне почему-то вспомнилась девушка из песни времен Гражданской войны, помню начало: «Дан приказ: ему на запад, ей – в другую сторону. Уходили комсомольцы на Гражданскую войну. Уходили, расставаясь, покидали тихий край. Ты мне что- нибудь, родная, на прощанье пожелай».
Песня, обычная для моего детства, сейчас ее исполнение немыслимо, ибо девушка вместо того, что желать ему откосить или же устроиться в армии поваром или денщиком при генерале, пожелала: «…если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Тоже понятно для тех лет, тогда большие раны лечить не умели, а небольшие заживали сами. Правда, в заключение пожелания она высказала самое заветное: «… чтоб со славною победой возвратился ты домой», но даже это не смягчило спартанскую суровость того великого и гордого времени.
И вот сейчас Юлия, красивая, одухотворенная и нежная, смотрит на меня, как та спартанка-комсомолка. Для нее естественно, что мужчина должен идти в бой. А который от боя увиливает, уже не мужчина. В бою же всегда есть риск, что убьешь не ты, а убьют тебя.
– Мы победим, – ответил я.
Она кивнула, не сводя с меня понимающих глаз женщины, что видит мужчину насквозь и прощает любые слабости, если находит в нем достоинства.
– Борис Борисович, я заметила, вы все еще слишком верите людям. Наверное, вам об этом говорил Власов? Ах, еще и Андыбин? Для политика это непростительно! Вас ничего не стоит обмануть. Почему вы не верите глазам своим, а только ушам? Существует язык жестов, я вам о них уже говорила, о нем даже искушенные политики не всегда знают. А кто знает и умеет скрывать… не могут скрывать постоянно, рано или поздно себя все равно выдают.
– Почему?
– Потому, что жесты у нас врожденные. Если в знак отрицания покачиваете головой, то это еще от того времени, когда отворачивались от материнской груди, а потом от ложки с манной кашей! Все эти жесты у всех врожденные, их великое множество. Потому очень легко замечать, когда человек вам врет, глядя в глаза. Вообще замечать неадекватность поведения.
Я подумал, сказал неуверенно:
– Да я вообще-то и так замечаю…
– Замечаете, – согласилась она. – Вы человек тонкий, чувствительный, хоть и политик, но ваша чувствительность инстинктивная, неотесанная… уж простите! Но тем легче вам будет, когда усвоите несколько профессиональных приемов…
– Профессиональных, – повторил я, – чего?
– Человек может позавидовать муравью, – сказала она, – у него существуют три языка, на которых общается: тактильный, феромоновый и хореографический… это когда муравей размахивает сяжками и встает в различные позы. А так как на сяжках по четырнадцать члеников, то можно себе представить, какую уйму информации передает одновременно!.. Так вот, Борис Борисович, у человека тоже существуют более важные языки, чем речь, и он ими постоянно пользуется, чаще всего сам о том не подозревая!
– Ну-ну, – сказал я заинтересованно. – Как это?
– Восемьдесят процентов информации, – сказала она, – поступающей человеку от другого человека, поступает невербально. Да, он, сам того не желая, многое говорит мимикой, жестами, походкой, позой, осанкой, манерой одеваться, даже прической, хоть это покажется очень странным.
Я невольно опустил взор на свои руки, где из рукавов пиджака безукоризненного покроя белоснежные манжеты выглядывают ровно по сантиметру.
– У меня что-то не так?
– Так, – ответила она, – но пора чуточку скорректировать. Вы не обратили внимания, что ряд политиков обладают даром убеждать избирателей, что именно они спасут мир, всего лишь потому, что умеют держаться как солидные и очень компетентные в своем ремесле люди?
Я вздохнул, сказал, сдаваясь:
– Ладно, научите, как с помощью феромонов можно спасти мир.
Небо от горизонта и до горизонта усыпано крупными белыми перьями. Как будто подрались огромные птицы, а их перья ровно падали на хрустальный небосвод, накрывающий землю, и вот так красиво накрыли от края и до края.
Я вздохнул, заставил себя опустить взгляд. Наверное, это мировоззрение, что Земля плоская и накрыта хрустальным куполом, создано правителями крупных царств, устрашенных стоящими перед ними проблемами. Так хочется верить, что мы под защитой, что сверху смотрит некто всевидящий и всезнающий,
