Коршунов кивнул, похоже, уже знает многое, наверное, от того же Терещенко, старые друзья помогают друг другу хотя бы информацией, начал методично рассказывать, что Кремль будет лихорадить первую неделю: сейчас он начинает шерстить всю систему безопасности и удалять из секретной службы тех, кто мог бы руководствоваться симпатиями или антипатиями. Это не значит, что кто-то из них сам мог удавить меня голыми руками, хотя и такое не исключено, но вполне может дать возможность террористу подойти для выстрела или даже на расстояние ножа.
Пока что для моей защиты будут использоваться все те же ограждения и ряды ОМОНа, а также секретные агенты в штатском в толпе. Для передвижения – одинаковые черные лимузины с одинаковыми номерами, а в особо опасных местах или для дальних поездок уже не привычные пять-шесть, а до десятка, пусть возможный террорист попытается угадать, в каком президент, а в каком только охрана. И, конечно же, многочисленные двойники. Раньше это было только темой для анекдотов, но двойники в самом деле используются постоянно, а с нынешней техникой, боюсь, моя родная мать не сразу отличит, где ее сын, а где не совсем он.
Но все равно вы, господин президент, так тряхнули Россию, что сейчас нет человека, который относился бы к вам равнодушно. Впервые опросы показывают, что все разделились на четко выраженные группы: одни нового президента обожают, другие – ненавидят, а равнодушных просто нет. Всего лишь потому, что это не проблема Курильских островов: они далеко, отдать или не отдать – разницы для россиянина особой нет, да многие признаются честно, что просто не могут разобраться, что лучше: отдать или не отдать, а вот с присоединением к Штатам всем все ясно! Либо «ура», либо «долой сволочь».
Сейчас, как мне прозрачно намекнул Коршунов, все телохранители и агенты секретной службы повязаны с моей жизнью так, что, если со мной что-то случится серьезное, они не просто потеряют теплые места и высокие жалованья, но и жизни. По крайней мере те потеряют, кто допустил преступную ошибку.
Но, подумал я хмуро, когда это останавливало фанатиков? Разве сейчас останавливает шахидов? Разве бомбисты пытались спасти свои жизни и скрыться, когда стреляли или бросали бомбы в царя?
Мы еще не закончили с Коршуновым, явились Конецпольский и Горшков. Коршунов обменялся с ними рукопожатием и сразу же покинул нас, а главный разведчик страны доложил с ходу:
– По нашим данным, в Китае в несколько раз возросла активность переговоров по высокочастотной связи! Такое настораживает всегда, это не далекая Австралия. К тому же понимаем, чем это вызвано.
– Цон Ген, – сказал Горшков многозначительно. – Цон Ген!
– Цон Ген, – согласился Конецпольский, – известно, что он склонен к диктаторству. Это не мягкоступающий Хуань Гун.
– Они все склонны, – заметил Горшков. – Конфуцианство, в Китае очень развито послушание. Потому это может быть вовсе и не диктаторство, а сознательное ограничение гражданами собственных свобод для блага общества. А для нас это выглядит подавлением личности!
– Не завидуй, – посоветовал Палеев. – Нам никогда не дождаться, чтобы в России добровольно хоть от чего-то отказывались. Наоборот, всего и побольше, да чтобы обязательно на халяву!
Я оглянулся:
– Где Палеев? Надо связаться со штатовцами. Поторопить… у меня все время тягостное ощущение, что в последнюю минуту все рухнет, сорвется, мы провалимся под лед…
Конецпольский кивнул, в глазах понимание и сочувствие.
– Думаю, штатовцы такие сообщения получили раньше нас и уже наверняка принимают меры. Наши аэродромы в самом деле готовы? У них тяжелые транспортные самолеты, им нужны длинные посадочные полосы.
– Готовы, – пробурчал Горшков и добавил с затаенной гордостью: – Я велел их готовить, когда господин Зброяр только-только начал разворачивать борьбу за кресло президента.
Конецпольский поднялся.
– Вызову начальника внешней разведки.
Я взглянул на часы, до выступления по Центральному телевидению десять минут. Первое обращение нового президента, надо бы вздрагивать каждой жилкой, но чувствую только странное опустошение, как Гоголь, что написал последнюю книгу и ощутил, что главное дело сделано, теперь можно лечь и умереть.
В комнате, где помещается часть моего штаба, Лысенко устало улыбнулся мне, а я с подозрением уставился на широкий экран. Там я беззвучно открываю и закрываю рот, произнося речь перед заполненным залом в Промышленной академии.
Я поинтересовался ядовито:
– Мультик думаешь сделать? Или для шутерной баймы скин придумал?
– Надо видеть, – пояснил он. – Теперь вы президент, Борис Борисович! Каждое слово на вес золота. Я уже третий час прокручиваю одни и те же фразы, а теперь вот уже и без звука, чтобы проследить за жестикуляцией. У многих это выглядит очень неадекватно. А ведь вам придется выступать не перед сторонниками или противниками, а гораздо хуже: перед народом! А народ не только из слесарей и прачек, профессура – тоже народ, только злой и ядовитый, фальшь и дурь сразу раскусят.
Я сказал сердито:
– А мне разве надо притворяться?
– Правда часто выглядит неправдоподобнее, чем ложь, господин президент! Это я говорю как старый газетчик. Чтобы убедить человека, не обязательно говорить правду, надо только умело жестикулировать, владеть речью, делать в нужных местах паузы, говорить со страстью…
В соседнем зале суетились телевизионщики, таскали аппаратуру, устанавливали яркие лампы с отражателями. Под стенами застыли агенты секретной службы. Всех телевизионщиков проверили и перепроверили, невзирая на то, что каждого знают еще и в лицо, но вдруг среди них отыщется фанатик, русский шахид? Конечно, никто ничего лишнего не пронес, металлодетекторы отсеивали тех, у кого в кармане оказывалась даже пилочка для ногтей, но никакой металлоискатель не читает мысли, а наброситься на президента можно даже не с пилочкой, а с какой-нибудь деталью от телекамеры… Кто
