Дятлов взглянул на меня вопросительно, я сдвинул плечами.
– Не буду вдаваться в сравнение разных достоинств и недостатков стран Европы и Америки. Для меня в Штатах есть одно несомненное достоинство, которое перевешивает все остальное. Как недостатки, так и сомнительные достоинства.
– Ну-ну, – сказал заинтересованный Дятлов. – Такое обещающее вступление…
– Штаты – единственная страна, – ответил я, – которая в самом деле стремится в будущее!..
– А остальные?
– Остальные просто живут. Развиваются, как того требуют обстоятельства. Надо признать, что Европа давно утратила лидирующее положение в сфере науки и техники.
– Не забывайте о Японии, вообще об Азии, – предостерег Троеградский.
Я отмахнулся:
– Эти только берут готовое. Те заводы, что размещают Штаты в Азии, вовсе не показатель Азии как наукоемкой страны. На самом деле на всю Японию и всю Азию не приходится ни единой серьезной научно-технической разработки. Все, что они могут, это модернизировать какой-нибудь чип или автомобиль, но сами не в состоянии создать ни чипа, ни автомобиля. Это все Европа и Штаты, а в последнее время только Штаты.
Дятлов напомнил:
– Вы сказали, что некое достоинство Штатов перевешивает все остальные… Вы имели в виду наукоемкость?
Я кивнул:
– То, к чему она приведет.
– К чему именно?
– К тому, что все проблемы, за что ненавидим Штаты, исчезнут сами по себе. В постиндустриальном обществе, что уже наступает, не будет ни России, ни Штатов, ни Европы. Более того, не будет даже людей в привычном нам понимании. Нет-нет, я не хватил через край! Но, по прогнозам серьезных специалистов, уже через десяток лет все начнем вживлять себе микрочипы, что будут постоянно считывать новости из Интернета, будем развиваться быстрее… а если учесть, что одновременно начнем избавляться от болезней, резко продлевать жизнь, то в конце концов придем и к бессмертию, и… сами понимаете, наши национальные проблемы на тесном земном шарике покажутся смешными нам самим.
Троеградский сказал с неудовольствием:
– Если это неизбежно, то зачем барахтаться? Все равно принесет к тому берегу.
Я покачал головой.
– А я хочу приплыть сам, тем самым приблизить наступление завтрашнего дня… а он хорош!.. на десяток-другой лет. Да хоть на год, и то сделаем доброе и нужное дело. Надо ли спасать Россию любой ценой, если русские сами потеряли стимул к жизни? Если у отдельных существ еще есть какая-то жажда жить и что-то менять, то у нации как целого нет? Ведь мы – часть человечества, а значит, должны все-таки в первую очередь думать о том, что полезно всему организму, а уж потом о всяких отдельных органах.
Вопрос пора поставить иначе: если Россия не желает работать…
Дятлов вскинулся оскорбленно:
– Как это не желает? Да русский народ – самый трудолюбивый на свете…
Я поморщился, прервал:
– Простите, вы просто не видели, как работают немцы. Или те же французы. Даже турки, как это нам ни унизительно. Так что не надо, не надо демагогии и лозунгов!.. Менталитет русского человека таков, что главное-де – духовность… может быть, мне кто-нибудь и когда-нибудь объяснит, что это такое?.. А работа – не только не главное, но и лишнее, унижающее одухотворенного человека, приземляющее возвышенную душу.
Троеградский сказал угрюмо:
– Утрируете, Борис Борисович. Нехорошо.
– Почему? Утрирование лишь подчеркивает, выявляет…
– Не надо это «выявляет». Мы не подростки и не журналисты, можете оперировать понятиями без разукрашивания.
– Но вы согласны, что из всех народов, которые не любят работу, русские – самые продвинутые?
Дятлов подумал, сказал кисло:
– Не согласен. В Латинской Америке тоже не очень-то, а в Африке… исключая Трансвааль…
Я продолжал в режиме наступления:
– Но вы согласны, что среди европейских стран?..
Дятлов снова подумал, за ним наблюдать интересно, все-таки человек очень честный и принципиальный, при всем патриотизме не может сказать, что дважды два равняется трем или пяти, так и сейчас морщился, кривился, ответил с великой неохотой:
– Насчет всех ответить не готов.
– Тогда в сравнении с немцами, французами, англичанами, голландцами?
Дятлов чуть вскинулся, хотел было кого-то вычеркнуть, наверное, голландцев, но явно вспомнил, что Петр Первый именно у них учился строить корабли, умолк, нехотя кивнул.
