Я говорил:
– Мне бы не хотелось, чтобы СССР вернулся. Если бы Советский Союз не развалился, то свою жизнь я провел бы в тюрьме. То есть, сам понимаешь, никакой симпатии… Но, послушай, Кирилл, то, что вместо него, – полная чушь. Так-то ведь совсем жить нельзя…
Кирилл усмехался:
– А чего ты хотел? Добро пожаловать в пустыню реальности!
Перед входом в кинотеатр мы потолкались в небольшой очереди, состоявшей из московского бомонда. То есть таких людей, с которыми, когда встречаешься глазами, сразу хочется поздороваться, потому что явно где-то их видел, но потом трешь лоб и долго не можешь вспомнить, где именно. У самого входа громко разговаривала по телефону телеведущая… Никогда не знал ее фамилии, но девушка была очень известной… Вы бы точно ее узнали: у нее еще такие смешные передние зубы. Тон у звезды был раздраженный, а к собеседнику на том конце она обращалась: «Слышь, ты, мозгоклюв!» Кирилл сказал, что, судя по всему, мы попали на очень правильное мероприятие.
А вот мне здесь как-то сразу не понравилось. Слишком громкая музыка, слишком много народу. Но на улице стало резко темнеть, а больше идти мне было некуда. Мне нужно было где-то пересидеть вечер, и кинопремьера была не худшим вариантом.
В фойе кинотеатра были полукругом расставлены столики, на которых стояли тарелки с фруктами, а напитки нужно было получать в баре. Подходите, говорите, чего бы вам хотелось, и бармен тут же нальет. Кирилл пристроился в очередь, а я встал рядом.
Весь сегодняшний день я чувствовал себя как-то не очень. Будто бегун, который бодро рванул со старта, а потом вдруг узнал, что одна из ног у него протез. Люди вокруг улыбались и предвкушали хорошее вино, а потом еще и хорошее кино. А мне хотелось нахамить окружающим, хлопнуть дверью и уйти.
Прямо передо мной стоял толстый писатель Быков. Мы поздоровались и немного поговорили о Горьком. Уже лет сто Горький отлично прокатывал за тему для светской беседы. В очереди за мной встал модный писатель Глуховский. С ним я тоже поздоровался, а говорить стал о cross-PR. Уже несколько лет эта тема тоже отлично годилась, чтобы перекинуться парой фраз с культурным собеседником.
Фойе кинотеатра понемногу заполнялось. Напитки молоденький бармен разливал смертельно медленно. Очередь в бар успела вытянуться почти до женского туалета. Кирилл задумчиво смотрел по сторонам, а потом сказал, что справедлива поговорка: красавиц ноги кормят. В смысле что если ноги не очень, то особенно и не поешь.
Стоять было скучно, и я что-то спросил у писателя Глуховского, а он ответил, что это его не волнует, потому что сейчас его волнует только желание хлопнуть джина.
– Ты уже пьешь алкоголь?
– Пью. Хотя и не часто.
– Но сегодня выпьешь?
– Если достоюсь в этот чертов бар. Писатель Глуховский был славным малым, но у него была больная печень. Насколько я знаю, раньше писатель работал в кремлевском пуле журналистов. Вместе с президентом Путиным как-то он улетел в Гватемалу и что-то такое там съел. После Гватемалы Глуховский на атомном ледоколе поплыл к Северному полюсу, но по дороге весь пожелтел, и корабельный врач поставил ему диагноз: гепатит в каких-то страшных формах. Писателя Глуховского на вертолете сняли с судна и надолго уложили в больницу. Из кремлевского пула ему пришлось уйти, но парень не расстроился: завел себе радиошоу на главной станции страны, телевизионную передачу на не очень большом канале плюс колонку в журнале, который платил самые большие в Москве гонорары.
Писатель Быков в кремлевский пул не входил. И вообще к Кремлю относился не очень. Зато ТВ- проектов у него было аж несколько, а уж издания, в которых он вел колонки, считать можно было и вовсе дюжинами. В игре, которая называется «жизнь», мои ровесники давно получили по значку кандидатов в мастера спорта. А я так и не удосужился хотя бы прочесть ее правила. Стоя рядом с этими энергичными джентльменами, я чувствовал себя будто питекантроп, наткнувшийся на статую какого-нибудь древнегреческого бога. В смысле очень четко понимал собственную ущербность.
Северный полюс, кремлевский пул, блеск софитов… Даже бабушки-уборщицы из кинотеатра показывали на Быкова скрюченными пальцами и уважительно шептали: «Во! Писатель!» На меня окружающие показывали пальцем, только чтобы сказать, что я испачкал лицо. Все вокруг давным-давно чего-то добились. Ну или в крайнем случае определились с тем, чего они станут добиваться. Или (если случай совсем уж крайний) решили, что добиваться не станут ничего, и обозвали тех, кто все-таки добился, козлами и карьеристами.
А я?
По залу бродили интеллектуалы и светские львицы. Мужчины общались: насколько мне было слышно, пороли откровенную чушь. Это было в порядке вещей, потому что, как известно даже детям, никакого отношения к интеллекту русские интеллектуалы не имеют. Светские львицы были очень блестящие… особенно у них блестели глаза. Дамы пытались вызывать у окружающих мужчин эрекцию, но те давно привыкли к их ужимкам и не обращали внимания. По степени сексуальной привлекательности львицы не сильно отличались от дрессированных мартышек.
Я достал сигареты и закурил. Очередь к бару продвинулась еще на одного человека. В голову лезли странные мысли. О своем детстве я почти никогда не вспоминаю. Оно не имеет ко мне, нынешнему, никакого отношения. Та жизнь давно кончилась, маленького мальчика, носившего то же имя, что и я, давно нет. От первых десяти лет жизни осталось всего несколько картинок: сирень на Марсовом поле… чайки, отдыхающие на оградах императорских парков.
Квартира моих родителей располагалась на самой набережной Невы. В ней были неимоверной высоты потолки, и на этих потолках резвились сохранившиеся с дореволюционных времен пузатые ангелы. У отца была огромная библиотека. Не такая огромная, как сейчас у меня, зато куда лучшего качества. Книжки рядами стояли на полках, а полки уходили под самый потолок. Это были добрые и умные книжки. Они пахли пылью и не спеша рассказывали мне, маленькому, о мире, в котором предстоит жить. Тогда я еще не знал, что книжки всегда врут. Снаружи родительской комнаты лежал еще незнакомый мне мир, но в детстве я совсем не сомневался, что он будет мне таким же домом, как и эта комната.
Еще в комнате стояло огромное отцовское кресло. Я долго рылся на тех полках, до которых мог дотянуться, долго выбирал, какую именно книжку стану сегодня листать, а потом садился в кресло, и начиналось самое главное. У кресла были удобные широкие подлокотники. Именно на них я и предпочитал сидеть со своими пахнущими пылью друзьями. Потом подлокотник наконец треснул. Произошло это в том году, когда жизнь первый раз треснула мне по носу. А еще некоторое время спустя я навострился бить ей в ответ. С тех пор так и пошло: жизнь лупит меня, я не упускаю случая дать сдачи. А вспоминать о детстве теперь мне вроде и ни к чему.
Да и о том, что было после детства, тоже. Недавно в Петербурге сдуру я стал набирать в «Контакте» фамилии знакомых девушек. Всех, кого смог вспомнить. Черт возьми, вспомнить удалось слишком многих. Даже тех, кого я постарался забыть насовсем. Прошлое – это ведь такая штука, которая, даже закончившись, никогда не кончается насовсем.
Я набирал в поисковом окошечке фамилии, имена, даты рождений. И компьютер послушно показывал мне лица из прошлого. Найти удалось не всех, кого хотелось. Но и того, что все-таки нашлось, хватило выше крыши. Я знал, что напрасно лезу в ту сторону. Потом я стану жалеть об этом, и вообще, то, что я делаю, непорядочно по отношению к жене. Но остановиться я не мог… набирал и смотрел фотографии. Старые шеи, потолстевшие лица вчерашних красавиц. Губы, которые десятилетие назад годились ох как на многое, а теперь только на то, чтобы маскировать отсутствие коренных зубов. Дети, часть из которых вполне могла быть моими. Незнакомые мужья моих знакомых. Неужели со стороны моя собственная жизнь смотрится так же бессмысленно?
Из здоровенного папиного кресла начинающаяся жизнь казалась длинной и насыщенной. Маленький, я листал книжку про космонавтов и думал, что когда-нибудь обязательно тоже слетаю в космос. Потом брал другую, про древние цивилизации, и мечтал, как со временем отправлюсь в археологическую экспедицию. Вариантов было огромное количество, и все равно жизнь я прожил точно так же, как те, кто жил до меня… и станет жить после… Все вообще получилось так, как только и могло получиться. Подрос… впервые
