Ганна, поливая свинью отборным матом, встала напротив Хо.
— Мальчики… мальчики… Мотрю-то…
— Цыц, моя радость, — оборвал Видаль. — Работай давай. Будет тебе Мотря…
Мастера смотрели. За ними на песке приглушенно всхлипывал Рутгерт, дальше на берегу стоял длинный стол с вожделенным «Альтштадтом», и отступать было, в сущности, некуда. Мастера стояли и смотрели — и видели частую светлую штриховку камыша на фоне темно-синего неба, россыпи звезд, тоненькие перышки облаков, светло-серый песок, едва колышущуюся воду. Всё, что точно, до мельчайших подробностей запомнили, упорно и тщательно видели теперь мастера, возвращая месту его недавний облик. Смазанным пятном металась перед ними огромная рыжая свинья, то раздваиваясь, то вовсе пропадая, возникала на другом месте, таяла до того, что сквозь нее просвечивали камыши, и вспыхивала вновь.
— Все, мужики, — выдохнул Видаль. — Ганна, бери Мотрю. Иии… раз! — и резко вскинул худые длинные кисти к лицу.
Ганна со стоном втянула воздух, шагнула вперед. Свинья дернулась еще и застыла перед камышами, покачивая тяжелой головой. Бока ее шумно вздымались, курчавая шерсть топорщилась, глаза отливали красным. Ганна подошла к ней и ласково похлопала по морде.
— Ну… ну… всё…
Постояла, прижавшись к необъятному боку, ероша шерсть дрожащими пальцами. Обернулась на мастеров. Те стояли, опустив головы, для верности руками закрыв лица, чтобы уж точно ни одним глазком…
— Все, мальчики. Правда, все. Все хорошо.
— Точно? — спросил Кукунтай тонким голосом.
— Точно, точно, посмотри сам!
— Можно?
— Да что ты, в самом деле, — стукнул его по спине Мак- Грегор. — Вон, свинья как свинья. И Ганна как Ганна. И место как место. Крепко строишь, Видаль.
— Никакая лягушка не развалит! — прыснул Олесь.
— Ох… — простонал Хо и опустился на песок. — Ох, никакая…
Они падали рядом с ним, заходясь смехом, всхлипывая и подвывая. Распускались мгновенно туго стянувшиеся пружины, болезненное напряжение отпускало души, противиться не было сил. Да и были тут все свои, и некого было стесняться. Суровый Мак-Грегор откинулся на спину, задрав голые коленки, и колотил по песку кулаками; Видаль упал на четвереньки и мотал головой; Кукунтай извивался и орал дурным голосом, изображая тюленя; Хо тихо стонал, раскинувшись на песке. Ганна, стоя на коленях, терлась зареванным лицом о курчавое брюхо, свинья осторожно переступала подкованными сталью копытами. Бедный Рутгерт с испугом смотрел на них, пока не скрутило и его.
— Ничего, сынок, — успокаивал его Хо позже, когда они уже сидели за столом и запивали спасенную дичину спасенным «Альтштадтом». — Для первого раза очень даже хорошо получилось. Видел, каких я мультяшек произвел? А у тебя лягушки вышли правильные, всё как положено, и цвет, и фактура, и повадка… и пропорции соблюдены. Только вот с масштабом ты что-то намудрил… с непривычки.
— Я… я просто в подробностях разглядеть старался… вот и представлял покрупнее.
— Покрупнее! — фыркнул Олесь. — Так нам еще повезло, выходит, что у парня зрение хорошее. А то он бы нам наразглядывал!
— Талант, однако.
— Ну что несешь, Олесь, где ж ты видел с плохим зрением… — покачал головой Видаль. Ганна сидела с ним рядом прижавшись, водила пальчиком по складкам на рукаве. Птица скакала по столу, стукала длинным клювом в тарелки, поглядывала на мастеров круглым блестящим глазом.
Желтый свет окон померк и почти растворился в сером предрассветном свечении, над водой зарождался тонкий невесомый туман. Тишина была такая, что слова падали в нее раздельно и пугающе четко.
— Что ни говори, парень способный, — проворчал МакГрегор, набивая трубку. — Только присмотр за ним нужен.
— Будет и присмотр, — провел ладонью по макушке Кукунтай и, вздохнув, добавил: — Однако.
— Однако уже светает, что ли? — озаботился Видаль. — Ну вот. Расходиться пора — а дождя так и не до…
— Тссс! — зашипел на него Олесь. Скосил глаза направо.
Ао застыл над кружкой. Локти упирались в стол, кулаки под подбородком, рассеянный взор тонул в недопитом пиве. Все затаили дыхание, даже Рутгерт, которого учитель на всякий случай легонько ткнул кулаком в ребра.
Ао мечтал о том, как первые капли дружно ринутся с небес и разобьют стеклянный покой воды, расчертят ее танцем пересекающихся кругов, как шелест сотрет сонную рассветную тишину, как сизая дымка дождя затянет утро.
Ао мечтал, и блаженная улыбка блуждала по его лицу.
Из-за высоких сосновых крон наползали тяжелые тучи.
ЯБЛОНЯ ЭЛЕН
— Зараза ты маленькая! — проворчала женщина, заслышав грохот за стеной. Села на кровати, вдела ноги в шлепанцы. Миг спустя в дверь шмыгнула рыжая кошка, морда ее была самая невинная.
За окном покачивала ветвями яблоня — разрослись ветви, почти касаются стекла. Женщина полюбовалась на пляшущие по листьям солнечные блики — золотистый и темно-зеленый узор.
Мягкое и теплое коснулось ее ноги.
— И не стыдно? — спросила женщина, склоняясь, чтобы погладить кошку.
— Мррр… — без всякого раскаяния ответила та.
— Какой горшок на сей раз?
Кошка предпочла не отвечать. Устроившись на полу среди пляшущих солнечных пятен, она принялась вылизываться — рыжая шерсть становилась то темной, то светлой, в зависимости от того, как падал свет.
В комнате пахло сладко, — женщина потянулась, вспоминая детство, когда точно такой же аромат доносился с кухни, где мама варила варенье. А сейчас неважно было, как давно занималась приготовлением лакомства она сама: стены сохраняли аромат месяцами, порой он стихал, становясь совсем незаметным, порой пролетал по комнате в полную силу, и в дом возвращалась
