Но я и не подумал его слушаться. С какой бы стати? Одно дело — голос из темноты, и совсем другое — Кеттарийский Охотник, обычный, в сущности, человек, невзирая на устрашающую репутацию. Пусть убивает, если уж поймал, но командовать мной он не будет, это я решил твердо.
— Ну да, конечно, ты не станешь ничего делать, — вздохнул он. — Ты очень упрямый. Вообще-то, это хорошо. Просто прекрасно. Но именно сейчас совершенно некстати… Ладно, хочешь спать — спи. Кто я такой, чтобы не давать спокойно отдохнуть хорошему человеку?
Он сделал какой-то едва заметный взмах рукой, и я как подкошенный рухнул на траву. Падая, не ушибся, наоборот, мне показалось, что я свалился на целую груду мягких одеял, так удобно было лежать. Чиффа подвинулся поближе и какое-то время разглядывал меня с холодным, но острым интересом, как диковинное животное. Потом вдруг погладил по голове, как ребенка. Это нелепое, невозможное, невообразимое событие окончательно выбило меня из колеи, но ненадолго, потому что миг спустя глаза мои сами собой закрылись и я заснул, успев все-таки догадаться, что Чиффа меня не просто так гладил, а колдовал, что, конечно, тоже не сахар, но, по крайней мере, полностью укладывается в рамки моих представлений о возможном.
Во сне дела мои обстояли очень скверно, как и следовало ожидать. Я не зря так долго изводил себя бессонницей, чутье меня не обманывало. Передо мной сразу же возникли лица мертвых магистров — равнодушные, уверенные в своей власти, они, вероятно, никогда не сомневались, что получат меня обратно, знали — это всего лишь вопрос времени, а в их распоряжении была вечность. И в моем, надо понимать, тоже. Теперь-то.
Надо отдать должное Чиффе, он меня пощадил, разбудил почти сразу, мертвецы только и успели, что вывернуть меня наизнанку, а по сравнению с дальнейшей программой это были сущие пустяки.
Пробуждение оказалось таким немыслимым, невообразимым счастьем, что я описать не возьмусь.
— Прости, что не дал выспаться, — вежливо сказал мой милосердный мучитель. — Я подумал, вдруг ты все-таки внезапно захотел сделать дыхательное упражнение и продолжить беседу? Если нет, я готов принести извинения и спеть тебе колыбельную.
Понять его превратно я не смог бы при всем желании. Конечно, это была угроза. Я все взвесил и сдался. Сделал медленный вдох, задержал воздух в легких, медленно выдохнул. Слушаться, делать, что велят, казалось мне унизительным, зато мое тело было совершенно счастливо.
Чиффа, к моему удивлению, вовсе не злорадствовал, а наблюдал за мной с неподдельным сочувствием.
— Ничего унизительного тут нет, — вдруг сказал он. — Подчиняться тому, кто тебя спасает, не стыдно. Ты в детстве небось никогда не болел, к знахарям тебя не водили, вот и не привык принимать помощь из чужих рук.
Я поглядел на него с искренним изумлением. Его попытки меня утешить совершенно не вписывались в мою картину мира, в точности как давешнее поглаживание по голове. Могущественные колдуны так себя не ведут, думал я, и вообще никто так себя не ведет, свихнулся он, что ли? Если так — тем лучше. Возможно, если я притворюсь покорным и несчастным, он вернет мне возможность действовать, и вот тогда начнется настоящее веселье. Вряд ли я с ним справлюсь, но попробовать все-таки надо.
Словом, я несколько приободрился.
— Ты давай дыши, — вздохнул Чиффа. — И постарайся расслабить мышцы, так пользы больше. А помечтать всегда успеешь.
Только тут до меня дошло, что эта кеттарийская скотина читает мои мысли. И раньше мог бы сообразить, честно говоря. Но поскольку мне волей-неволей пришлось продолжать упражнение, гнев мой был жалким подобием обычной в таких случаях ярости, да и тот почти сразу угас. Вместо того чтобы сердиться, я наконец задал себе вопрос, с которого, собственно, следовало начинать: а как такое вообще может быть? Почему этот человек читает мои мысли, которые всегда были надежно скрыты — даже от Великого Магистра и моего собственного отца, а ведь они, теоретически, имели достаточно времени и возможностей подобрать ключ к моим тайникам? Откуда он столько знает о моих делах, включая историю с мертвыми магистрами? И почему он имеет надо мной такую великую власть? Как он заставил меня добровольно заявиться на это грешное кладбище? Ясно ведь, что он сидел тут в засаде, а не случайно проходил мимо. Я много лет изучал магию, прочитал великое множество книг, выслушал еще больше рассказов, и совершенно очевидно, что он проделывает со мной какие-то совершенно невозможные вещи.
— Вот теперь твои мысли потекли в более-менее правильном направлении, — безмятежно заметил Чиффа. — Единственная поправка: о магии ты пока знаешь чрезвычайно мало. И книги читал не совсем те, какие следовало бы. Но это дело поправимое, при условии, что тебе удастся остаться в живых. Непростая, честно говоря, задача. Киба Аццах и Йук Йуггари от своего не отступятся, это, надеюсь, даже тебе ясно. А обходиться без сна ты больше не можешь, да и не нужно без него обходиться. Постоянно бодрствовать — это все равно что глаз себе добровольно выколоть, руку отрезать, ногу отрубить: выжить кое-как после этого, может быть, и удастся, но никто не назовет такую жизнь полной. Сновидения — своего рода подкладка бытия. А без подкладки даже лоохи плохо сидит, быстро изнашивается да и не греет совсем, ты такое надеть побрезгуешь.
Я слушал его молча. Медленно вдыхал, медленно выдыхал. Сам не заметил, как вошел во вкус, мне больше не хотелось поскорей покончить с этой тягомотиной. Поразительно, если учесть, что в ту пору почти всякое монотонное действие, длящееся дольше дюжины секунд, наводило на меня неописуемую тоску.
— У тебя очень хорошо получается, — заметил Чиффа. — Твое тело словно бы специально для этого создано. И ты сам словно бы специально создан для чудес — и больше, пожалуй, ни для чего. В общем, понятно, как ты дошел до жизни такой. Тебе не хватало подлинной, живой магии, а как к ней подобраться, неведомо и спросить некого, вот ты и пошел вразнос. Родись ты на несколько столетий раньше, когда в Соединенном Королевстве еще умели правильно воспитывать ребят вроде тебя, все было бы совсем иначе. И еще неизвестно, кто из нас сейчас лежал бы пластом. Впрочем, скорее всего никто: уж я бы расстарался, чтобы с тобой подружиться.
Я поймал себя на том, что слушаю его с удовольствием. Меня уже очень давно никто не хвалил, и вдруг оказалось, что мне этого не хватает. Хоть и странно это — выслушивать комплименты от победившего тебя врага. Строго говоря, побежденному вообще полагается умереть, а не комплименты слушать.
— Ты, кстати, вот что, — вдруг сказал Чиффа. — Имей в виду, то, что я тебя поймал, — это не стыдно. Ты же не стыдишься, если промокнешь от дождя? Никому, даже тебе, в голову не придет ставить вопрос таким образом. А почему? Потому что ты не сражаешься с дождем, он тебе не враг, просто делать все мокрым естественно для него. Ну вот, со мной ровно та же история.
Я окончательно уверился, что из нас двоих этот кеттариец — куда худший безумец. Но продолжал молча вдыхать и выдыхать. Это занятие пришлось мне по вкусу, в отличие от разговоров.
— Не понимаешь, — констатировал он. — А я всего-то и хотел сказать, что не враг тебе. И вообще никому. Я ни с кем не сражаюсь. Именно поэтому я могу поймать и убить кого угодно. Тот, кто ничего не хочет, всегда сильней того, кто хочет всего, да побольше. Тебе это пока тоже не понятно, так что просто прими на веру и запомни на будущее — пригодится.
— Не пригодится. Никакого будущего нет, — произнес чей-то голос. Он звучал печально и одновременно очень спокойно. Я далеко не сразу понял, что сказал это сам. С такими интонациями я отродясь не разговаривал.
— Ого, заговорил! — оживился Чиффа. — По большому счету ты, конечно, прав, будущего нет, и прошлого тоже нет, есть только один-единственный миг — здесь, сейчас; миг этот со всех сторон окружен бездной, преодолеть которую можно, только пройдя по Мосту Времени. Эта прогулка очень похожа на твои нынешние кошмары, с одной существенной разницей — совершать ее надо мало того
