Триша не очень любит такие разговоры. Но на прямой вопрос надо отвечать.
— Я и так уже сбылась, давным-давно. Вот она я — теплая, твердая, с утра пирог ела и чай пила, а потом посуду помыла, — тебе мало? И теперь стою тут в сбывшихся сапогах, со сбывшимся зонтиком, сама сбывшаяся от пяток до макушки, с тобой разговариваю, вместо того чтобы идти гулять, как собиралась... Интересно, а дождь не закончился, пока я обувалась?
— Какое там, — улыбается Франк.
Он прав. Пестрый дождь — это обычно надолго. Скорее всего, до ночи, а может быть, и до завтрашнего утра. Зато зонт, похоже, доволен.
— Смотри, — говорит ему Триша, — ты только смотри!
И прибавляет шагу, благо улица идет под уклон. Мимо лавки тетушки Уши Йоши, мимо дома неизвестного трубача — никто из соседей никогда его не видел, зато часто слышно, как он играет, — мимо витрины портного Леонида, где стеклянные манекены приветливо машут прозрачными руками всякому прохожему, мимо Птичьей кондитерской — сорок сортов прекрасных крошек от пирожных и кексов! — мимо фонарной мастерской и художественной галереи, где сейчас красуются расписные мячи из холста, их создатель, лысый мужчина с мальчишеским лицом и большими сильными руками, перед открытием выставки каждый день завтракал в «Кофейной гуще», а теперь куда-то пропал. А вот здесь можно свернуть направо, в переулок, где только сады за невысокими оградами, и перейти на бег, тогда в осколках зеркал отразятся не цветы и не листья, а густой зеленый ветер, им должно понравиться, думает Триша, мне бы точно понравилось, если бы я была зеркалом, или зеркальным зонтом, или просто человеком, бегущим с раскрытым зеркальным зонтом в руках... эй, но я сейчас и есть такой человек! Окончательно и бесповоротно сбывшийся человек, что бы там ни говорил Франк. Везет же мне!
Триша смеется от полноты чувств и, добежав до конца переулка, замедляет шаг. По этой людной улице надо идти не спеша и смотреть по сторонам, чтобы все увидеть, ничего не упустить. Женщина с лицом, сшитым из зеленой парчи, развешивает на бельевой веревке чьи-то старые, явно доставшиеся ей по случаю воспоминания, и правильно делает, всякая хорошая хозяйка знает, что под дождем они истончаются до прозрачности и становятся впору новому владельцу. Веселый старик в пижаме, расшитой звездами и полумесяцами, грызет кукурузный початок, укрывшись под навесом на веранде несуразного пестрого, словно бы из детских кубиков построенного дома. Уличный музыкант в прозрачной непромокаемой накидке до пят самозабвенно пляшет в самом центре глубокой лужи, ловко подставляет брызгам свой барабан, чтобы они отбивали ритм. Высокий небритый толстяк стоит посреди улицы, в левой руке у него большой черный зонт, в правой — маленький красный, под которым благодарно трепещет целое облако бабочек. Владельцы кафе спешно выносят на улицу бидоны и банки, запасают впрок сладкую дождевую воду, — Трише-то хлопотать не приходится, у них с Франком в саду стоит бочка, такая огромная, что еще ни одному ливню не удалось наполнить ее до самых краев.
И дальше, дальше, к реке. По какому из мостов переходить на другой берег — вот вопрос, ответ на который никогда не известен заранее. На Садовом мосту сейчас все цветет, там витает аромат мокрой зелени и горького речного меда, на Птичьем щебечут говорливые стеклянные снегири, Веселый сплетен из толстых канатов и качается так, что поневоле ухватишься за перила, а на Рыночном сейчас наверняка натянули непромокаемые пестрые тенты и вовсю торгуют печеными орехами, мокрыми букетами, жареными колбасками и имбирным чаем. Поди тут выбери! И как же хорошо, что есть еще Безымянный мост, каменный, высокий, изогнутый, как подкова, ничем не украшенный, почти всегда пустой. С него открывается самый лучший вид на оба берега и на все остальные мосты сразу. Если бы Триша гуляла одна, она бы еще долго выбирала, но поскольку с нею охочий до зрелищ зонт, принять решение очень просто.
— Смотри, какое все, — говорит Триша, ступая на скользкие камни Безымянного моста. — Ты только посмотри! Это наш берег, там больше садов, и дома построены из чего попало, добрая половина, похоже, просто приснилась своим владельцам, потому что я совершенно не представляю, как такое можно сделать руками. А на другом берегу дома высокие и красивые, они немного похожи один на другой, зато на крышах цветная черепица, мне больше всего нравится синяя, а тебе?
Зонт молчит, но, похоже, ему тоже нравится синяя черепица, и вообще все.
— Соседний мост, где много народу, — это Рыночный, мы с тобой по нему уже однажды ходили, — продолжает объяснять Триша. — Ас другой стороны — Совиный, он узкий и очень красивый, но совы там не живые, а каменные, на своих головах они держат перила. А это лодка Ари, я его немножко знаю, у него коса до земли и огромный белый кот с желтыми глазами, ходит за хозяином как привязанный, они, похоже, никогда не расстаются. Надо же, не думала, что Ари в такой дождь станет кататься... А другая лодка я не знаю чья, но какая же красивая! Красная, и ящик с цветущими розами на корме, видишь? А это — видишь, там, далеко-далеко на вершине горы? — дом Алисы. Мы с тобой у нее уже были, и еще пойдем обязательно. А это... Ой.
Так увлеклась собственной болтовней, что врезалась в человека, стоящего у парапета. Смутилась ужасно, надо же, какая неуклюжая и рассеянная. Открыла было рот, чтобы извиниться, и только тогда узнала свою жертву. Обрадовалась, конечно, но и удивилась изрядно и от растерянности затараторила, обращаясь к зонту:
— А это у нас Макс, который уже три дня подряд дома не показывался, даже к ужину не приходил. Вы с ним, как я понимаю, знакомы. По крайней мере, живете по соседству, а значит...
Она осеклась, сообразив, что говорить в такой ситуации следует все-таки не с зонтом, а с человеком.
— Как же ты в такой дождь без зонта гуляешь?
— А здесь нет дождя. — Макс говорит так тихо, что проще прочитать по губам, чем услышать. Растерянно моргает, как будто только что проснулся, смотрит на Тришу как на чужую, с доброжелательным, но отстраненным интересом. Дескать, кто это такой хороший к нам пришел?
— Ну как же нет, когда... — Она вытягивает руку, чтобы подставить ладонь под горячие и ледяные капли, и растерянно умолкает на полуслове. Похоже, тут действительно нет дождя. Везде есть, вон как кипит под тугими струями река, сияют и трепещут мокрые камни моста, бегут пенные ручьи по тротуарам, но здесь, рядом с Максом, сухо, словно над ним тоже раскрыт зонт — невидимый и очень большой, метра три в диаметре.
— А можно рядом с тобой постоять? — спрашивает Триша. — Или ты?.. Или я не?..
— Я не «или» и ты не «или», — улыбается Макс. — Можно. Все можно — здесь и сейчас, тебе.
— Всё? Получается, спросить тоже можно? — уточняет Триша.
— Конечно. Только учти, ответов у меня немного. Хорошо если дюжина наберется — на все возможные вопросы. Хотя сейчас вполне можно было бы обойтись и одним — «не знаю».
Хитрый какой. Заранее выкрутился. Но упускать случай все равно глупо. Вдруг в последний момент передумает говорить «не знаю» и что-нибудь расскажет.
Триша даже прижмурилась от смущения — все-таки не привыкла она допросы учинять — и выпалила:
— А почему тебя в последнее время почти не видно?
— Не знаю! — бодро рапортует Макс.
