винтовками. Они стояли вразрядку. Кутепов уверенно пошёл между двумя к подъезду собрания.
Соседний солдат смущённо остановил полковника и тихо доложил, что приказано никого в собрание не пропускать.
Правильно было сразу идти, не останавливаясь, но и теперь правильно было остановиться, признавая дисциплину выше полковничьего звания.
Кутепов остался на месте, уже несколько пройдя цепь, и велел вызвать к себе караульного начальника.
Солдат исполнил. Чернобородый Кутепов ждал как каменный, ничего не выражая смотрящим на него солдатам.
Из подъезда собрания вышел крайне развязной походкой низкорослый плохо-строевой ефрейтор с большой офицерской шашкой, с большим револьвером, всё не по уставу, а как захватывали в эти дни. Неуставно болтая руками, он подошёл и, не беря руки под козырёк, спросил полковника наглым тоном:
– Что вам надо?
– Что всё это значит, ефрейтор?
Прозвучало хорошим басом, и ефрейтор не отказался ответить: что все солдаты ушли в казармы на Кирочную выбирать нового командира батальона. А все офицеры – арестованы здесь, в собрании, потому оцепление. И опять развязно:
– А кто – вы будете?
Кутепов не мог не улыбнуться этому шпыню:
– Я имею честь служить в лейб-гвардии Преображенском полку.
На ефрейторе выписалась изумлённая храбрость:
– А-а! В таком случае я должен и вас арестовать.
Тогда Кутепов метнул ему молнию и отбрил командно:
– Вот когда повоюешь в рядах нашего полка столько, сколько я, и будешь знать в лицо всех господ офицеров, – вот тогда мы с тобой поговорим!
Ефрейтор опешил, не нашёлся.
Итак, вот, они все здесь сидели арестованные – полковые товарищи и случайно прибитые к преображенцам, истые строевики или либеральные мечтатели, так звавшие эту розовую зарю, – и Макшеев, и Приклонский, и Скрипицын. Хотел бы, хотел бы Кутепов на них сейчас посмотреть и послушать, что они думают. Но соотношение сил не позволяло ему отдать полковой долг вежливости, это уже была бы бравада.
И он повернулся, и рассчитанно-медленно, в себе уверенно, пошёл назад в сторону Зимнего. Про себя думал: если сейчас ефрейтор попробует задержать – снести ему мерзкую голову шашкой, и всё.
Но – не окликнули и не гнались.
А идя теперь так медленно через Дворцовую площадь, Кутепов увидел издали, что у подъезда штаба Округа стоит на посту часовой-преображенец. Кутепов свернул туда, и вошёл в подъезд. Там караульным начальником обнаружил штабс-капитана Квашнина-Самарина, и узнал, что караул уже двое суток без смены, не знает Квашнин, что делать дальше, но и не очень спешит в батальон: что там творится.
Полковник вошёл в караульное помещение, поздоровался с построенным караулом, поблагодарил за хорошее несение службы и объявил, что, по третьему дню, переводит их из состояния караула в положение команды, из часовых – в дневальных, разрешает на постах сидеть. Вызвал заведующего зданием и приказал при себе накормить людей получше. Проворно принесли солдатам ворох ситного хлеба, колбасы, чаю, сахару.
За это время узнал Кутепов, что и в Зимнем так же бессменно стоит караул преображенцев. Надо было и его подкрепить, батальонные выборы и аресты могли затянуться надолго.
Пошёл в Зимний. Поручик и унтер-офицер рассказали ему, что караул уже несколько раз не допускал во двор Зимнего каких-то матросов, каких-то рабочих, к часовым всё время подходят подозрительные типы и стараются их распропагандировать бросать посты и громить дворец.
Караул построили. Полковник звучно поблагодарил его, ответили звучно. Так же разрешил им считаться впредь командой, некоторые наружные посты снять, у ворот поставить парных дневальных. Снизу телефоном нашёл помощника заведующего дворцом и просил его выдавать караулу побольше сахара, хлеба, обставить караул как можно лучше. С удивлением услышал в ответ, что просьбу будет исполнить трудно, так как выдача сахара уже увеличена сверх закона на четверть золотника человеку.
Ни черта эти крысы тыловые, да ещё придворные, не понимали, что творится и что с ними самими может быть через пять минут! После такого ответа Кутепов прекратил разговор с этим господином и стал телефонировать в Гвардейский экипаж, где, по слухам, ещё сохранялся порядок. Спросил, не могут ли выслать караул в Зимний. Дежурный по экипажу ответил, что и думать не приходится.
Тогда позвонил в лейб-гвардии Павловский, где, кажется, уже выбрали нового командира батальона. К телефону и подошёл этот новый, какой-то штабс-капитан. Печальным голосом он подтвердил, что к несчастью да, он выбран командиром батальона, но не знает ни где находятся его люди, ни – сколько у них винтовок, сомневается, исполнят ли хоть одно его приказание, – и уж конечно караула выслать не может.
А ещё же и в Адмиралтействе стоял преображенский караул. К нему Кутепов уже не пошёл, а направился домой.
Так уже ненапряжённо стало ходить по улицам, что можно было отвлечься и задуматься. Задумался, как несмотря на революцию он свободно действовал и передвигался все эти дни по Петрограду. Что сделал он немного, но если бы из тысяч офицеров, находящихся тут, ещё хотя бы сто сделали по столько же, то и никакая революция бы не произошла.
А преображенцы запасного батальона вели себя совсем не плохо. Отлично действовали на Литейном. Роты, построенные на Дворцовой площади, не присоединились к восставшим, и только Хабалов виноват, что не использовал их. И вот – караулы стоят бессменно во всех главных зданиях. И веди себя иначе преображенские капитаны – они бы и не были арестованы, а солдаты не пошли бы на выборы.
Так задумался, что у Николаевского моста даже не сам увидел, а его увидели младшая сестра и младший брат, стояли предупредить: за эти часы, как нет его дома, три раза приходили матросы арестовать его.
Всё-таки донюхались, кто действовал на Литейном.
Брат и сестра хотели, чтоб он не возвращался домой, а сразу на вокзал.
Но отчего ж не собрали саквояж? Нет, такое бегство было не в нутре Кутепова, он потом долго будет вспоминать это унижение и не простит себе. Хорошо, уезжаю, но пошли соберём и простимся.
Есть и особенный вкус – испытывать опасность. С холодком проходить тесно-тесно близ неё.
Пошли. Не доходя, послали сестру на разведку: не ждут ли на квартире сейчас.
Нет. Вошли в дом. Умоляли сестры – скорей. Но торопиться – тоже было унижение. Выслушал плач старой прислуги Захаровны:
– Одни рожи ихние чего стоят! Отца родного убьют. Уезжай, батюшка! Пока тебя сторожили – у меня сахар забрали, пятнадцать фунтов, чтоб им подавиться!… Чтоб он им отрыгнулся на том свете!
Уложился. Присели все помолчать. Простился. И с братом пошли на Виндавский вокзал, опять пешком. Ещё конец изрядный, но благополучно.
Сам же вокзал оказался весь запружен солдатами – правда, никто не протягивал руки обезоружить. (Но и наган был в этот раз в саквояже, не соблазнять). Оказалось, что поезда через Могилёв не ходят, и не известно, когда пойдут.
Тогда что ж? Ехать на Киев кружно – через Москву, Воронеж.
Пошли на Николаевский вокзал. Уже и темнело. Отсюда на Москву поезда ходили, как будто никакой революции нет.
