– довольно, новая жизнь! Приходите ко мне, я живу на Пушкинской улице, проверьте, сколько у меня кожи – я её всю сейчас отошлю на фронт! Да здравствует революция! Да здравствует дорогая армия!» Раздались долгие аплодисменты.
Гражданский комитет признал также необходимым во избежание появления воззваний провокационного характера уведомить все типографии, что печатать разрешается только такой материал, который скреплён подписями бюро Гражданского комитета и Совета рабочих депутатов. Бюро Гражданского комитета получило сведение, что в типографии Полубатко хранится оружие, которое черносотенцы готовят для контрреволюции. Произвели обыск, но ничего не нашли. «Необходимо создать особый трибунал, по постановлениям которого в будущем будут производиться обыски, аресты и устранение от должностей.»
Из ростовской тюрьмы бежали и рассеялись по городу около 200 мелких уголовных преступников. На ростовских базарах ведётся погромная агитация. Необходимо принять решительные меры.
Херсон. В каторжной тюрьме 1700 каторжан обезоружили стражу, овладели тюрьмой, освободили ещё 200 каторжан из другого отделения. В это время у ворот тюрьмы собралась волновавшаяся толпа, взломала ворота и освободила ещё 300 арестантов уголовников. Более 2000 освобождённых рассеялись по городу. При отсутствии достаточных сил администрации поимка бежавших затруднена.
В Одессу раскаты очистительной грозы проникли 3 марта, но военная цензура ещё сохранялась. На улицах тысячи людей с летучками в руках обменивались впечатлениями. Генерал- губернатор просил общественных деятелей приложить старания к порядку и по настоянию общественности устранил полицеймейстера, заподозренного в неблагонадёжных приготовлениях. Собрание чинов полиции в присутствии рабочих обсуждало возможность искреннего служения полиции новому строю. Из тюремного замка освободили политических заключённых, оказалось 7 человек. Опасались черносотенных эксцессов. Запрещены собрания Союза Русского народа и Союза Михаила Архангела. Реакционная «Русская Речь» превращена в прогрессивную «Свободную Россию». Газеты полны статей о заре новой жизни. По базарам поползли слухи, что теперь в России будет восстановлено крепостное право. Парад войск на Соборной площади принимал начальник штаба Округа генерал Маркс, пользующийся симпатиями общества и печати. Он преподнёс красную розу «одесской прессе от свободной армии». Красными бантами были перевиты офицерские портупеи, и городовые тоже шли с красным флагом. В кресле везли старого политического ссыльного Геккера.
Киев. Освобождаемых из Лукьяновской тюрьмы забрасывали цветами. Среди освобождённых – знаменитая анархистка Таратута, приговорённая к 20 годам каторги и уже бежавшая однажды из одесской тюрьмы. Приостановлена назначенная казнь двух уголовных. Архивы Охранного отделения переданы в распоряжение совета присяжных поверенных. Производятся предварительные аресты в порядке целесообразности. Толпа требует ареста инакомыслящих. По городу произведен ряд обысков в поисках Маркова и Замысловского, которые, по слухам, приехали в Киев. Городская дума постановила включить в свой состав 5 представителей еврейского населения. Организуется объединённый совет еврейских общественных организаций Киева. Перед городской думой произведен парад войск и затем второй парад для неучаствовавших в первом. Обращало внимание малиновое знамя с белым одноглавым орлом – польское знамя 1863 года. Студенты коммерческого института сняли со своих погонов медные императорские короны и сдали их на снарядный завод. На городских базарах всего в изобилии, но распускаются тёмные слухи. Чёрные силы не спят.
447
Ещё новое огорчение: вчера от каких-то неназванных офицеров штаба попросили флигель-адъютанта Мордвинова передать Воейкову, что против него и Фредерикса в Ставке царит сильное возбуждение, и среди солдат тоже, почему-то их двоих считают виновниками всего прошлого, – и уже предрешается их арест. И оттого им советуют обоим как можно скорей уехать из Могилёва.
А – кто эти офицеры штаба, Мордвинов и сам не знал, ему передали через третьи уста.
Вдруг вот так – взять и уехать? В такое время – куда? И какое заблуждение: при чём тут Воейков? при чём Фредерикс?
Затем Воейкова пригласил к себе Алексеев, и тоже подтвердил об этом возбуждении, и так обидно выразился, что в революционное время народу нужны жертвы, и чтоб не стать этими жертвами – зятю и тестю надо побыстрее уехать. Если уедут – вероятно, ничего и не будет, а иначе может восстать гарнизон.
Затем Алексеев явился и к Государю – с докладом о том же: что задержка обоих в Могилёве может вызвать опасность и для самого Государя. Затем пришёл и сам несчастный Воейков, угнетённый: как быть? и куда ехать?
Жаль было его, ещё больше жаль преклонного беспомощного старика Фредерикса, с его многолетней верностью, а теперь разгромленным домом, больной женой в госпитале, – куда же им ещё ехать?
Но раз и разумный Алексеев говорил, что они всех раздражают, то, конечно, безопаснее им уехать. Хуже будет, если их арестуют.
Ехать, разумеется, не в Петроград. Можно – в Пензенскую губернию, в имение Воейкова, пробираться кружным путём, чтоб и в дороге не задержали.
И советовал Алексеев для их же безопасности, незаметности – ехать порознь. Решено было, что Фредерикс поедет на юг – через Гомель, а Воейков – на север, через Оршу. Но как незаметно, если у Воейкова – большой багаж, он как раз оборудовал тут хорошую квартиру?
Свита – начинала таять…
Даже час от часу – заметно пустело пространство вокруг Государя. Вот – не стало приглашённых к завтракам и обедам, а ведь там всегда были люди из Ставки попеременно, или генералы и полковники, приезжающие с фронта. Ставка оставалась рядом – но чем она занималась? – теперь проваливалось в пустоту. Агентских телеграмм тоже не стали Государю доставлять – чтобы не расстраивать его? Сказал Алексеев: там совершенно возмутительные выражения. Может быть и верно. Но – пустело очень.
Раньше были ежедневные подробные письма от Аликс – теперь прервалась и всякая почта с ней. Опустынело. Что там с ними? Что она чувствует и думает? Оставались одни телеграммы – и то с большими задержками, кружным путём, наверно через Думу, через враждебные руки – как огрязнённые. И даже простые поцелуи и заботы о здоровьи неприятно было посылать. Одну такую телеграмму Николай даже зашифровал их семейным шифром.
И только как яркая вспышка прорвалась с Юго-Западного телеграмма от графа Келлера, командира 3-го кавалерийского корпуса: что он не признаёт революцию и ломает свою саблю.
Дал ответную: «Глубоко тронут. Благодарю.»
Едва отрёкся – как быстро уходило и всё могущество, и всё окружение. Лишь одинокие благородные голоса.
И как же дорого было, что матушка – здесь. С кем бы сейчас беседовал эти бесконечные часы, кто бы другой согрел сердце! (Звал из Киева и сестёр, Ольгу и Ксенью, но они не смогли приехать.) Мама решила не уезжать в Киев, а оставаться здесь до конца, пока сын будет в Ставке.
День выдался сегодня ясный, но сильно холодный. После обедни к завтраку приехала
