площадках. В поездах – только в третьем классе, на пароходах – только в низшем. И даже книги и газеты могли иметь – только с подписью командира роты, если не из церковной библиотеки.
Теперь-то, когда революция уже сама всё взяла, только и оставалось писать против этих пунктов: отменить, отменить, отменить. Но – до сих пор? Но если считать защитников отечества своими гражданами, даже только своими подданными, – как можно было до сих пор обуздывать их на этом полускотском уровне? Всегда кипел против такого Ободовский, – и даже сейчас, вослед, кипел.
По своему свойству ничего не делать поверхностно, а уж взявшись раз, то горячо, – Ободовский теперь вникал во все эти пункты, и возмущался, и голосовал с другими. А заговорили о гвардии, – охотно голосовал за отмену всяких преимуществ гвардии – этого совсем уже не боевого, но кастового, омертвелого образования. И – со всеми вместе заминался: в какие же умеренные каналы развести не отменимый уже «приказ №1»? И уже душой войдя в заботы военного министра – с тревогой осматривал состав присутствующих: среди этих красноречивых полковников и снабженчески нестроевых генералов – кто же будут энергичные помощники министра в его тяжёлые дни? Таких-то и не оказывалось.
Но и себя Пётр Акимович не мог сюда слишком отдавать. Он честно просидел и проучаствовал тут длинный субботний вечер, а у самого колотилось: заводы! Хоть и притянули его сюда, но и там нельзя покинуть. Революционное торжество затянулось, а трамвай стоял (сегодня пустить не удалось: в воскресенье не хотели чистить пути), а военные заводы стояли, а война тем временем давила. И главный вопрос революции сейчас, конечно, не куренье на улицах, не обращенье к солдатам на ты, но: как и когда приступят к работе заводы?
Это решалось в воскресенье в Таврическом, и Ободовский несколько раз подходил к дверям думского зала, пока шла там стоголосая перекличка и переголосовка, – а когда наконец прошла успешно, – они с Гвоздевым потрясли друг другу руки.
Странно и здесь: расперевернулась целая революция, сменился весь государственный строй России, но организацию оборонных работ как тянули они с Гвоздевым, так и продолжали, хотя Кузьма за это время даже и в тюрьме побывал, по безумию Протопопова. Теперь Ободовский, разрываемый военными обязанностями, нет-нет да и влетал в комнату, где устроился штабок Гвоздева.
Итак, преграда Совета рабочих депутатов больше не мешала работе! Кажется, с понедельника можно было двинуть заводы в дело? Как бы не так. Разыгравшаяся вольница революционной недели не улеглась теперь и по указке Совета. Рабочий класс, разгулявшийся по улицам с винтовками, что-то не хотел скучно возвращаться к станку. К удивлению, как раз Выборгская и Нарвская сторона подчинились сразу, и сегодня, в понедельник, вышли на работу. Сразу же приступил и разумный Обуховский завод (с утра звонил Дмитриев). На Механическом и Невском Судостроительном потребовали немедленно 8-часового дня – но дирекция сумела убедить их, что это невозможно и неразумно, однако обещала сверх восьми часов оплачивать как сверхурочные. (В годы войны вообще повсюду сползло с аккордной платы на ленивую подённую, при наборе неопытных, случайных иначе быть не могло, но это растягивало рабочий день, а теперь требование революции было – и день сократить!) Русско-Балтийский завод требовал 8-часового, и ничего знать не хотим, не приступим! Франко-Русский, Адмиралтейский – только 8-часовой и только (почему-то) – после похорон жертв революции. С Семянниковского большевики – провести 8-часовой явочным порядком. Повсюду шныряли подбияки, что фабрики – это костоломки, очаги заразы, что там – дух полицейского участка, и свободный рабочий-победитель не может мириться с прежними условиями. И Московский район – весь, полностью, отказался приступить к работам: пока не будут разработаны новые условия труда и -? – почему на свободе дом Романовых?
Десять дней назад промышленность на разогнанном ходу бесперебойно подавала обильное вооружение. Но тряхнула революция – и всё остановилось.
Не успевая распрямить плечи, с сенной копёнкой, свешенной на лоб, перехаживал Гвоздев по своим двум малым комнаткам в Таврическом, от телефона – к представителям, присланным с завода, и к своим посылаемым туда, и к столам, где сочинялись проекты заводских соглашений. И – всё менее успевал за разрывом событий. И людей почему-то и здесь, как и в Военной комиссии, никак не хватало. И едва входил Ободовский – находилось сразу для него, что посоветовать, и как будто именно тут и было ему сейчас самое настоящее место?
Главный-то бой революции – вот он, начинался: каково теперь победителям снова влезть в чумазую шкуру? И правы же во многом – но и совсем не правы, если помнить о германской армии на русской земле.
Как – убедить, умерить рабочих? Но – и заводчиков тоже!
Время для Ободовского – всё сжималось и сжималось.
463
И что ж наприказали в этом Приказе №1? Все поняли по-разному, в каждом полку поступали по-своему, отовсюду текли запросы – как именно понимать? И застонала, жаловалась Военная комиссия, которая всё считалась подчинённой и правительству, и Совету. И, говорят, просто выли цензовые круги. И только военный министр Гучков не снисходил что-либо спросить или возразить, будто его этот Приказ меньше всего касался.
Всё же члены Исполнительного Комитета чувствовали стеснение, что с Приказом перемахнули. Да многие и роптали теперь, что они и не слышали, это без них. А Соколов пустозвонный – нисколько не раскаивался, на него не навалишь, – да у него всё свои какие-то дела, на Исполкоме редко просиживал больше часа кряду, подкалывало его бежать дальше. А сегодня на заседании обсуждали, какое бы дать к Приказу такое пояснение, чтоб не уронить своего прежнего распоряжения, но и немного попятиться. Можно назвать тоже Приказом, уже №2.
Из дебрей возникших кривотолков, отменил ли Совет депутатов армию или армия остаётся, теперь надо было выйти с достоинством, как будто лишь разъясняя дальше. Итак, это будет Приказ опять – войскам Петроградского округа, но и – для сведения рабочим Петрограда. Разъяснить, что солдатские комитеты, да, должны избираться во всех воинских частях, но этим комитетам отнюдь не поручено избирать офицеров (хорошо, что вычеркнули тогда). А комитеты эти – для организации солдат, для общественных нужд и для участия в общеполитической жизни. Вопрос же о выборности военных начальников передан на рассмотрение специальной комиссии. (На самом деле никакой такой комиссии не было, но что иное сказать? А – как быть с выборами офицеров, уже произошедшими во многих полках?) Все же выборы офицеров, до сих пор произведенные? – должны остаться в силе… К тому же Совет и признаёт за солдатскими комитетами право возражения против того или иного офицера. А в общественной и политической жизни солдаты обязаны подчиняться своему выборному органу – ИК Совета рабочих депутатов, как это и указано в Приказе №1. (Так что особенно и извиняться не приходится.) Военным же властям солдаты обязаны подчиняться лишь по военной службе. А чтоб устранить опасность вооружённой контрреволюции – петроградский гарнизон не будет выводиться из города (этим не успели поласкать в Приказе №1), и оружие у петроградских солдат не должно быть отобрано.
Большевики, конечно, зашумели: что это – капитуляция перед Временным правительством, что это – низведение комитетов. Но – далеко они не набирали себе большинства.
Кто же подпишет? Исполнительный Комитет, вообще. Можно заставить подписать и из Военной комиссии. А подпись военного министра? – очень, конечно, была бы желательна, да вот – не складывались с ним отношения.
Но даже и сильней – игнорировать его. Сейчас вот готовый Приказ №2 отправить с курьером в Царское Село на искровую станцию, да скорей по радиотелеграфу и разослать всем-всем-всем, – всем воинским частям, всей Действующей армии, кто уловит.
Погнали гонца.
Непомерный Совет с сегодняшнего дня разделили: солдат отделили от рабочих, и помещаться в зале легче, и вздора меньше, и пусть собираются только через день те и другие. Через коридор, в Белом думском
