задерживающим. Родзянко доставал ленты разговора, хотел читать их, – не стали его слушать. Что узнал он новое, совсем новое от Рузского?
Манифест об ответственном министерстве!
Только фыркнули: поздно собрался царь.
Родзянко это и сам понимал. Но другая потрясающая новость: войска Иванова остановлены Государем.
А вот это – замечательно! Вот это великолепная новость!
Но! – если царь остановил карательные войска – то тем более ясно, что он слаб. И сознаёт это сам.
И значит – тем более прав Гучков, об отречении?
Родзянко сел в сторонке ещё одним слушателем.
Итак, Гучков предлагал немедленно уполномочить его ехать за отречением.
Всё-таки – жались. Всё-таки – слишком решительный шаг. Надо ли? так ли срочно? А прямые сношения с царём не опорочат ли их думский Комитет и зарождаемое правительство? Как это использует Совет рабочих депутатов?
Решительнейшие ораторы думской оппозиции, рассыпавшие в прах и пыль государственный строй, – вот не могли решиться на первопростое действие, без которого и смысла не имело всё остальное. Если правительство мы составляем вот тут сами, независимо…
Или важней казалось – кто какой портфель захватит?…
– Хорошо! – твёрдо объявил Гучков. – Если думский Комитет не имеет смелости меня уполномочить – я еду на свой страх и риск! Еду – как частное лицо. Просто – как русский человек, желающий дать Государю спасительный совет. Я – давно убеждён в необходимости этого шага, и я решил предпринять его во что бы то ни стало!
Давно – чтобы не сказать, что – раньше их всех и непреклонней их всех. И, конечно, – он был первый кандидат получить это отречение. Он – не просто делал какой-то очередной политический шаг, – он так ощущал, что приблизился к вершинному моменту своей жизни.
А это – уж совсем поворачивало дело: согласятся думцы, не согласятся, – Гучков ехал!
Да кому же и ехать? Кто же лучше связан и с армейскими генералами?
Но всё-таки: а Совет рабочих депутатов? Допустят ли они какие-либо наши переговоры с Государем? допустят ли посылку делегации? Разве Совет захочет мирного отречения, сохранения монархии?
Гучков принизил голос, по-боевому:
– Конечно – действовать только тайно. Ни в коем случае не ставить их в известность, никого не спрашивать. И Керенскому тут ни слова! Соглашением с Советом мы только свяжем себя и всё испортим. А поставим их перед совершившимся фактом! Чтобы через день Россия проснулась уже с молодым Государем! – и под этим знаменем быстро начнём собирать отпор против Совета и его банд. И пока Государь во Пскове – это недалеко, это быстро.
И псковский штаб – под сильным влиянием! Думы. Это несравнимо лучше Ставки. Псков – отличное место. И пока Государь не уехал дальше. (И тайно сообщить Рузскому, чтобы задержал?…)
И видя, что всех встряхнул и Милюков тоже растерян:
– Господа, нечего больше и обсуждать. Я – еду! Кто-нибудь со мной ещё, второй.
И тут молодой Шульгин, уже давно вырванный из сна, всё более захваченный, зачарованный этим мужественным голосом, этим мужественным проектом, да ещё в обход и в обман ненавистного Совета депутатов, воскликнул звонко, восторженно ухватился:
– Господа – я поеду! Господа, разрешите! – Даже молодая просительность была в его голосе, как бы ставшие не отказали. Он стоял на ногах и бодро поворачивался ко всем. Да возьмёт ли Гучков? – к нему.
Он оживился – пружинно. Он уже – нисколько не был усталым. Какое неповторимое историческое событие – присутствовать при отречении всероссийского императора, даже брать самому это отречение!
Можно бы удивиться, что вызвался такой отъявленный монархист? Но – некому удивляться, устали удивляться, устали запредельно.
Гучков не возражал: пусть так, неплохо.
Итак, им поручается? – привезти отречение? Временный Комитет Государственной Думы считает единственным выходом отречение? При наследнике регентом Михаил.
А сам текст отречения?
Ну куда ж в такую позднь, головы падают, отказывают.
Ну, составите по дороге.
А как же устроить поездку? Через Бубликова связаться с железнодорожниками.
Все – сваливались доспать. А Гучков с Шульгиным поехали на Сергиевскую к Гучкову.
Тёмные и безлюдные стояли улицы. Тот короткий предрассветный час, когда и Революция смаривалась.
304
Наступила ночь, но никто в казармах лужских кавалеристов и не думал ложиться спать.
После полуночи ротмистр Воронович решился действовать: построил свою команду и, в третий раз взяв с неё обещание беспрекословно повиноваться, повёл строем по городу.
Обыватели все забились по квартирам, не высовывались. По главной улице разгуливали толпы солдат в весело-погромном настроении. Но вид трёхсот вооружённых рослых гвардейцев в образцовом строю, взводные подсчитывали ногу и покрикивали, произвёл на гуляющих солдат огромное впечатление. Они останавливались, смотрели в расплохе. В иные окна стали высматривать обыватели.
По дороге Воронович расставлял кое-где караулы, а с двумя с половиной взводами достиг вокзала. Здесь он застал форменный содом. Буфет, залы всех трёх классов и даже никогда не открывавшиеся парадные «царские» комнаты были набиты солдатами. Большинство их были – новобранцы артиллерийского дивизиона, вооружённые винтовками, отобранными у кавалеристов. Стояли, сидели, лежали на полу, на стульях, на столах, даже на буфетной стойке. В парадных комнатах оркестр пожарной дружины, окружённый толпой, непрерывно играл марсельезу и, окончив, начинал тотчас снова.
От этих звуков по всему вокзалу разливался бессонный праздник.
Тут мотался и солдат-автомобилист в кожаной куртке, оказалось – член «военного комитета». И ответил, может быть от себя самого:
– Мы получили вашу записку, ваше благородие, и очень благодарны. Комитет просит вас вступить, хотя бы на время, в должность начальника гарнизона.
Он сказал, что ждётся в Лугу какой-то важный экстренный поезд из Петрограда с членами Государственной Думы, а тут такой беспорядок. Ротмистр – единственный здесь офицер, и на него надежда.
Воронович задумал, как очистить вокзал. Прежде всего он вывел на платформу оркестр пожарной дружины – и толпа солдат вся устремилась за ним. Тем самым парадные комнаты опустели, были заперты и к дверям приставили часовых.
Теперь ко всем на платформе ротмистр обратился с речью, что сейчас будут готовиться к торжественной встрече, и он просит желающих построиться в порядке, а остальных – отойти в сторону, не мешать.
Все – и оказались желающими. Но старослужащие построились быстро, а новобранцы только пытались: неумело волокли винтовку, тут же выходили из строя, присаживались на платформу, закуривали. Вместо оркестра заиграли гармоньи.
Тем временем на вокзал притягивались и обезоруженные кавалеристы, вот уже с командой Вороновича их становилось больше, чем новобранцев. И Воронович придумал: стал подавать команды, репетиции встречи, «слушай, на краул!». Вооружённые новобранцы растерялись, они не знали ни одного ружейного приёма. Тогда он начал обучение, вызвал вперёд унтеров, затем и старослужащих солдат, показывать и
