бесконечности и чтобы русский солдат служил ей пушечным мясом. Свергните постыдное иго англичан!»
А Юго-Западное интендантство как раз в эти недели ухудшило выдачи: ржавые селёдки, худая солонина, чечевица. Громче кричали на митингах: офицерьё это нарочно делает, чтоб нас опять вогнать в нижних чинов!
Уже и такое поползло: офицеров бы кончить, денежные ящики разбить, деньги поделить поровну – да и по домам.
Поделить ротные деньги? Солдаты из хозяйственных мужиков оспаривают: не делить, ещё всей роте нужда будет.
Солдаты в землянках целыми днями режутся в карты. Командующий 4-й армией генерал Рогоза запретил и генералам и офицерам играть в карты до конца войны – чтобы только солдаты не играли.
Так всё равно будут.
В 109 пехотной дивизии нашлись такие развитые-грамотные, что в резолюции написали: установить солдатский контроль над операционными частями штабов. Установить в стране единый прогрессивный подоходный налог, как требует солдатская масса. Конфисковать помещичьи, монастырские и удельные земли. И – пора приступать к мирным переговорам.
В Брянске вспыхнул бунт гарнизона. При командующем 10-й армией генерал для поручений Марков поспешил в кипение совета военных депутатов, бурно выступил там, добился постановления: освободить 20 арестованных офицеров и восстановить дисциплину. Но после полуночи несколько вооружённых рот двинулись на вокзал расправиться с Марковым и освобождёнными. Толпа бесновалась, положение отчаянное. Марков, перекрикивая гул:
– Да если был бы тут один из моих железных стрелков, он бы вам сказал, кто такой генерал Марков.
Из толпы голос:
– Я – из 13-го полка.
Марков, расталкивая солдат, к нему и за ворот шинели:
– Ты? Ну так стреляй. Пощадила пуля в боях – пусть покончит мой стрелок.
Толпа взмыла восторгом. И под «ура» отпустила его с освобождёнными в Минск.
Покорнейше просим в нашем 13-м тяжёлом артиллерийском дивизионе полковник биляев, родственник бывшего военного министра Биляева, убрать, который распространяет слухи, что неверте свободе ети люди сегодня красный флаг, азавтра чёрный и зелёный. Депутаты являлись, но как запуганные старым режимом боятся говорить правду. Ещё командир 3-й батареи капитан Ванчехазе, сын Арестованного генерала Ванчехи, разгневанный выстроил всю батарею и говорит, что я Вас подведу под самые пули, что некого не останется, наказывал солдат безовсякой вины, которое могут подтвердит вся батарея, что он изменник Государства, и покорнейше просим убрать нашего внутреннего врага Ванчехазу за старое истязание.
637
По желаниям, выраженным из Петрограда, генерал Алексеев понял, что Гучкову сегодня не надо устраивать никакой торжественной встречи, а министрам завтра – напротив, надо. И он отдал распоряжение собрать завтра на вокзал штабных офицеров и публику, а сегодня поехал к полудню встречать Гучкова лишь с Лукомским и Клембовским.
Это и лучше, что Гучков приезжал прежде остальных министров, отдельно. Наперёд выступал не политический разговор, очень неприятный, но профессиональный военный.
На перрон всё же стянулось немного публики, кто узнал. Поезд остановился – из гучковского вагона вышло двое юнкеров-павлонов и стали часовыми у входа, отлично держась. В окнах виднелись полковники, сопровождавшие министра.
Алексеев вошёл в вагон, волнуясь: ещё живо было в памяти, как Гучков едва не погубил его прошлой осенью перед императором своими необузданными письмами, так что на некоторое время даже само звучание его фамилии становилось генералу неприятно. Не виделись больше года – и вот он приехал в Ставку не скромным краснокрестным представителем – а в полной власти. Да он и раньше казался Алексееву человеком необыкновенным – своею всероссийской славой, отвагой, своею противотронной дерзостью. Поэтому и сейчас не было ревнивого чувства, что это – штатский выскочка, занявший пост военного министра. Алексеев с тревогой ожидал, как на него Гучков посмотрит и что первое скажет.
Гучков сидел над бумагами в салоне-канцелярии, образовавшемся от разгородки двух купе. В полувоенном френче, а вид усталый. Поднялся без всякой военной подтяжки.
Алексеев отрапортовал с рукой при козырьке. Пожали руки запросто. Немного полегчало: вид у Гучкова был не для разноса.
Сказали по несколько слов. Несколько слов после таких событий! Всё ничтожно, невыразимо, неперечислимо, а сколько уже отпечатано на текущих лентах аппаратов…
А поздравление с занятием министерского поста – как-то не выговорилось.
Но и, встречно, никакого сочувствия уязвленному Советом положению Алексеева Гучков не высказал. И унизительно было бы жаловаться ему на Совет? А может быть, это и значило, что не надо обращать внимания на газетные статьи?
Гучков представил несколько своих чинов. И – корреспондента «Таймс», зачем-то сопровождавшего его вместо русского.
Фельдфебель павлонов выстроил свою чёткую четвёрку у выхода – и это был весь караул. Проминаясь, Гучков вышел на перрон, пожал руки Лукомскому, Клембовскому, не добавил ничего – и все пошли, сели в моторы.
Этот путь по Днепровскому проспекту за последние недели с разным настроением проезжал Алексеев – то в темноте, то днём, встречая, провожая царя, и всегда с душевным грузом. А кроме этих немногих проездок, он все три недели просидел и пролежал в своём кабинете.
В офицерском собрании был сервирован торжественный завтрак, и все старшие чины штаба ожидали (только оставшимся великим князьям было советано не приходить). Гучков, здороваясь со всеми, иногда и улыбался, а был рассеян. Разговор за завтраком свёлся к пустякам, вполне как бывало за царским столом.
После завтрака закрылись вдвоём в небольшой «государевой» комнате, Гучков сел в единственное здесь кресло, в котором неделю назад томился, не помещался долгоскладный Николай Николаевич. А Алексеев – сбоку, разложив на зелёном сукне стола пачку заготовленных бумаг.
И пять карт фронтов висели на стойках позади их спин, но не пригодились, не дошло до направлений и стрелок.
Алексеев начинал переговоры с правительством – неравным партнёром: и от передвижки всех событий и властей, и от улюлюкающей травли Совета, и от ослабления армии, и ещё не утверждённый в своём посту, – начинал гораздо неуверенней, чем бывало раньше рядом с расположенным, всегда доверчивым императором.
