офицеров и трёх генералов! Каково? И это – без морского министра! Гучков едва не захлебнулся этой телеграммой – но всё шло совещание, а потом Керенский сразу ускользал, а потом обед, а потом опять ускользнул, – никак не удавалось его припереть и выпалить ему! Между совещаниями у самого Гучкова были встречи: утром – с военными представителями союзников (осторожно готовя их, что России очень трудно будет выполнить обязательства, но скоро-скоро восстановится её военная мощь), затем сидел в Дежурстве у генерала, получая самое для себя нужное: списки всех старших начальников от дивизии вверх со всеми аттестационными отметками.
Наконец, из вежливости просидел и час с великим князем Сергеем Михайловичем, отставляемым от инспектора артиллерии: тот боялся ехать куда бы то ни было, уже наученный злоключениями династии и своей бывшей любовницы Кшесинской в Петрограде («Скажите, Александр Иваныч, женщину, балерину – за что?» – «Но разве я могу уследить, кто кого арестует?»), – и вопреки официальным рекомендациям правительства Гучков советовал ему ехать куда угодно, только не в Петроград.
Лишь поздно вечером Гучков узнал, что Керенский в этот день успел принять смотр георгиевского батальона (в какой сумасшедшей стране это мог сделать министр юстиции?!) – а только что, вечером, выступил на собрании офицерских и солдатских депутатов (куда и Гучкова звали, да он был занят). Ну, чёрт подери, Гучков рассердился уже черезкрайне: с этим фигляром надо как-то кончать, он открыто лез в компетенцию военного министра. И выходки его были так неожиданны, что нельзя их предусмотреть. И – уже уехал.
Откладывая объяснение до следующего правительственного заседания (осадить фигляра по первому же поводу), – пока только и мог Гучков: остаться на следующие сутки, завтра собрать это же самое собрание офицерских и солдатских депутатов и на нём произнести обширную речь, заслоняя болтовню Керенского: как он, Гучков, ещё с 1907 года пытался возродить боевую мощь России, а ему мешали правительственные сферы. Как революция вызволила нас из проклятой тины – и теперь солдату предоставлены все права гражданина, и теперь свободным революционным развитием мы создадим непобедимую армию!
А Керенский – а Керенский, со своим динамизмом, провёл сегодня ослепительно-очаровательный день! Уже утром, с вокзала, – единственный министр, кого подняли на руки, был он! И вот блистательно придумал принять парад батальона георгиевских кавалеров – умеренно укорил их, что они поддались карательной поездке в Петроград, но и тут же благодарил, что они остались верны народу, – держа руку у картузного козырька, пропустил мимо себя их печатный шаг – и очаровал. Пробежал в комнаты военно-судного управления – и очаровал. Наконец, приятно поболтал часок с великим князем Сергеем Михайловичем. К каждому великому князю Керенский испытывал острое любопытство, желание сокоснуться. А в эту поездку – неудобно было поехать в самом царском поезде, – но тоже в одном из литерных вагонов, похоже. А в самой Ставке – какой особенно бодрящий, военизирующий воздух. А вот и опустевший двухэтажный дом, где жил царь. Как министр юстиции Керенский должен был проверить – и прошёлся дорожками двора и сада: вот тут ходил сам царь – а теперь ходит Керенский! (Так же одинокий, заложив руки за спину, – а охрана из гвардейского экипажа всё время за ним, в отдалении. Распорядился выдать им царского вина.)
Во время большого совещания Керенский то и дело вставал и подходил рассматривать карты, развешанные на стене. Молодой, стройный, впечатлительный, умный, с одной рукой небрежно заложенной за спину, он чувствовал, как полководческий дар вливается в него час от часу. (А кто был здесь полководец? И Николай Николаевич не был полководец, его популярность раздула общественность в пику царю.)
Очень обижало Керенского пренебрежение Гучкова, что он приехал на сутки раньше, держался всё время особо, отдельно и как бы выше. А вот что надо: по возврату в Петроград тотчас же дать газетам интервью о впечатлениях от Ставки – и заявить от себя проект омоложения командного состава армии, – да разве Керенский не думает так? не думал так всегда? Этим путём и будет создана та революционная армия, которая существовала во Французскую революцию! Проект омоложения командного состава вызовет восторг и сочувствие всей армии!
Так в разнообразных событиях, чувствах и впечатлениях прокатился этот незабываемый день Керенского – а закончился он блестящим выступлением в солдатско-офицерском могилёвском Совете депутатов (60 солдат, 30 офицеров) в здании городской думы. Его встретили, конечно, единодушными овациями – и он взнёсся на помост и тотчас же приступил к речи, каждым свободным жестом своим показывая, насколько новая власть выгодно отличается от старой.
– Товарищи! Русская революция поразила весь мир быстрым темпом своего свершения – и порядком, не имеющим примера в истории! Старая власть, лишённая всякой опоры в народе и армии, сдалась в несколько дней без сопротивления! И они все – в наших руках! Дело реакции проиграно бесповоротно! Но должен последовать справедливый суд, а не мелкая мстительность! Великий народ должен проявить величие и в великодушии.
В такие мгновения – гусиным перышком щекотало Керенского в горле.
– А что мы видим в нашей армии? Она станет ещё сильней, когда до конца осуществится приобщение к гражданским правам! Уже сегодня я вынес самое отрадное впечатление. Офицеры чувствуют себя прекрасно и говорят, что наконец-то нашли своё настоящее место. Они прониклись пониманием психологии солдата-гражданина. Солдаты проникнуты духом верности, чувством долга перед родиной. Дезертирство не только не усилилось, но многие возвращаются на фронт. Генералитет, хотя и не ориентируется в новых формах жизни, но мы не встречаем от него противодействия. Внутри государства – больше нет нам опасности! Но она – от внешних врагов. Если бы немцам удался прорыв – они бы восстановили у нас старый деспотический режим. Но я ни минуты не сомневаюсь, что наша армия грудью защитит завоёванную свободу! Если не исчезнет наш энтузиазм – мы выдержим удар! Солнце свободы всходит – и осветит не одну Россию, но и весь мир, который напряжённо ждёт с Востока своего освобождения!
А дальше – аплодисменты, аплодисменты, энтузиазм не поддавался описанию!
И снова его вынесли из зала на руках. (В сопровождении подпьяневших матросов гвардейского экипажа.)
654
Сегодня в Белом думском зале очередь собираться была рабочей секции Совета. Не так избыточно, как солдатская, двери закрывались и по проходам можно было пробраться, но всё же сидели впритиску и во всех ложах, и на ступеньках. И даже – не курили, обязались так, иногда кто где засмолит – на него цыкнут. Всё это рознилось от солдатских дней, когда стояли даже и во все стороны лицами, и всё висло в дыму. Сегодня, в рабоченный день, и на хорах оставалось место – и там расселась стража арестованных из соседнего коридора, кто-то и до белья раздевшись от духоты, на привольи чай пили.
А Екатерининский зал по соседству грохотал от пришедших там сейчас моряков.
На родзянковскую вышку, на фон опустошённой императорской рамы, уверенно взошёл полноватый Богданов. Он теперь стал ходить с портфелем, что, при упитанном белом лице, придавало ему и министерскую солидность. И перед подъёмом на трибуну снимал, совал в карман пенсне, нужное ему только для бумаг. Энергично постучал по пюпитру (родзянковский колокольчик за эти дни украли) – уже и стук его и манеру знали, и сразу слушали. За три недели уже привык Совет к Богданову и Богданов к Совету, управлялся с ним оборотисто, и доводов его слушались, он и был тот главный, кто приносил из Исполнительного Комитета директивы, а здесь превращал в решения. По умелости, бодро надеялся он и сегодня справиться, хотя понимал, что дело окажется потрудней.
– Товарищи! – сильным голосом подал в тишине. – Сегодня нам предстоит два вопроса. О положении работ на заводах – но это потом. А раньше нам надо обсудить некоторую перестройку работы самого Совета. Исполнительный Комитет пришёл к выводу: в таком виде, как мы существуем, мы больше существовать не можем. Теперь в Совете две тысячи солдат и восемьсот рабочих, – это слишком много, на общих собраниях решение вопросов может быть непродуманное. Простое голое поднятие рук – это не
