– Да листовки же! Листовок тебе привёз пачку, показать. У “Вечернего времени” отпечатали. Эх, красота! Такая работа и пропадёт – жа-алко!
– Маня! Зови Осипа, пирожки ещё тёплые! С луком, что ли? Как ты их довёз?
Зажгли лампочку. Стоял в носках на рядновой дорожке. Ел. А на скатерти – листовка, бумаги грубой жёлтой военной, а печать – превосходная, чёткая, без мазни, без кривизны. Любовался и даже поглаживал тыльной стороной кисти (пальцы уже в масле), любовался, почитывал:
– …по тому, как разлилась ваша стачка, около 130 тысяч человек, все с надеждой ожидающие целительного переворота видели, как связана революционная армия и революционный народ. И за это – вон с заводов? Из-за угла правительство подписало… Беспокойных и молодых – на позиции? Завод – в казарму? Под пятой насилия покорно отдавать жизни для процветания кучки тунеядцев?…
– Здорово написано, Гаврилыч. Кто эт писал?
– Есть такой у меня парень золотой. Хорошие пирожки, как ты их донёс?… Что ж, правительствующие классы лишь облегчают задачу их свержения! В ответ на закрытие заводов мы призываем… Пока все до одного, выброшенные на улицу…
Жалко, да, хорошая листовка. Но – ещё напишем и напечатаем не раз.
– Да-а… Укакались. Укакалась ихняя шайка! Честно признаться, ребята: и мы, конечно, гнём, – но падает оно уже само!
Как на углу пивной стойки: утвердят локти, сцепятся ладонями – гнуть друг друга, чья рука упадёт, и вдруг – борьбы никакой: та вторая рука упала сама – бессильная? пьяная? сломалась?…
От-сту-пал перед рабочей силой тот царишка Николай Второй!!!
64
В этот четверг старшей дочери Ольге исполнится двадцать один год. Немало! Не будь она царской дочерью – уже могла бы выйти и замуж. Но, обречённая на дворцовый и династический плен, она может иметь только тайную воображаемую привязанность, не открытую даже матери. Тем более, что Ольга очень несочувственно относится к каждому наставлению, дуется на строгость, изо всех четырёх дочерей она наиболее упряма и с переменчивым, неуловимым настроением. Ей особенно кажется скучным слушать, как воспитывали прежде, она может вспылить и резко ответить, глядя при этом в глаза. Но и – осанка у неё какова, при росте, золотокудрых волосах, голубых глазах, – с 16 лет она стала шефом одного из гусарских полков, очень этим гордилась, особенно – выехать верхом в гусарской форме. Ученье давалось ей легко, но оттого она и ленилась, и не была слишком образована.
Долго государыня не допускала мысли, что дочери – взрослые, но вот уже спорить нельзя, старшие две – взрослы.
Когда освобождалась она от терзательных государственных забот, от поспешности написать, передать, принять, распорядиться, – она постоянно, помногу и даже с мучительным страхом думала о будущем своих дочерей. Какая судьба их ждёт? Кто их суженые? В какие страны придётся им уехать навсегда? Жизнь – загадка, и будущее скрыто завесой. А главное: дано ли им будет найти такую безоглядную, непрерывную любовь и такое счастье, какое Александра сама испытывала с ангелом Ники уже 22 года? Увы, такая любовь всё большей редкостью становится в наши дни.
И – в каком мире им придётся жить? После нынешней войны – будут ли существовать идеалы или люди останутся теперешними сухими материалистами? Что за эпоха! Людские впечатления чередуются чрезвычайно быстро, машины и деньги уничтожают искусство. Ни в одной стране не осталось ни крупных писателей, ни музыкантов, ни художников, а у тех, кого считают одарёнными, – испорченное направление умов.
В их ближайшей узкой семье была и другая Ольга – сестра Государя. И после длительных её настояний согласились теперь разрешить ей развод с Петей Ольденбургским, и она выходит замуж за его адъютанта, ротмистра кирасиров, – как раз в эти дни, в эту пятницу, произойдёт их скромное венчание в маленькой киевской церкви над Днепром, поставленной на том месте, где прежде был идол Перуна. Большие сомнения у государыни были относительно этого брака: ещё одно морганатическое пятно на династию, где три- четыре уже стоит крупных. Но и – кому не жаждется личного счастья? И с каким сердцем отказать?
Девочки были воспитаны самою Александрой Фёдоровной (оттого она много лет не могла успеть на помощь Государю в его делах). Сама воспитанная при небольшом, небогатом гессенском дворе в знании цены деньгам, в бережливости, в приложении рук, – она упорно проводила это и с дочерьми: платье и обувь переходили от старших княжён к младшим, и ограничивались игрушки, – такая система нужна была самой матери для душевного равновесия. (Она и сама-то не была увлечена роскошью и могла носить платья годами, ей напоминали, что надо шить новые). Александра Фёдоровна оберегала своих дочерей от дружбы с пустыми барышнями знати, также и от других великих княжён, двоюродных и троюродных сестёр, чьё воспитание казалось ей несносным (и так прорезались новые борозды обиды в династии). Сама зная много ручной работы, хорошо владея машинным шитьём и вышиваньем, мать старалась передать навыки дочерям, не разрешала им сидеть сложа руки. Правда, по-настоящему всё перенимала, владела талантом рукодельницы, имела ловкие руки одна Татьяна. Она шила блузы себе и сестрам, вышивала, вязала, и она же часто причёсывала мать, что было нелёгкой работой. И всегда была за делом. Она и во многом напоминала мать: редко шалила, была сдержанна, горда, скрытна, но и лучше всех понимала внушения и сама напоминала сестрам волю матери, за что те дразнили её “гувернанткой”. Любящая, терпеливая девочка, она будет утешением родителей в старости.
В России государыня удивлялась, как барышни высшего света ничем, кроме офицеров, не интересуются. Стала она создавать общества рукоделия – для дам и барышень, работать вещи для бедных, – но им эти общества быстро надоели и рассыпались. Зато устраивала государыня – то в Царском Селе школу нянь, то в царскосельском парке – дом для инвалидов японской войны, где учились ремёслам, то в Петербурге – школу народного искусства, где девушки со всей России обучались кустарному делу. (Тут было и убеждение её, что сила трона – в народе, а через развитие народных искусств удастся ближе узнать страну, крестьян, губернии и быть в действительном единении со всеми). В Крыму она строила на свои деньги санатории для туберкулёзных, устраивала базары в их пользу, сама для них с дочерьми вышивала и сама на них продавала, выстаивая по много часов кряду на своих слабых больных ногах.
Когда грянула эта ужасная война – государыня сразу деятельно принялась за систему лазаретов, госпиталей и санитарных поездов, многие из них сооружая на собственные средства, в том числе – ближайший к себе лазарет в Большом дворце Царского Села, названный “Собственным Ея Величества лазаретом”. Ольга возглавила комитет помощи солдатским семьям, Татьяна – беженский комитет. Тогда же вместе с двумя старшими дочерьми и Аней Вырубовой прошли курсы сестёр милосердия военного времени, учились у хирурга, проходили практику рядовыми сестрами в своём лазарете, снимали с раненых кровавые бинты, обмывали, участвовали в перевязках, помогали при операциях, – Александра Фёдоровна подавала и инструмент, не боялась крови, гноя, рвоты, и не смущалась при этом утратить царственный ореол. Она научилась и быстро менять застилку постели, не беспокоя больных, и делать перевязки посложнее (и перевязывала сама себя) – и была высоко-горда, заработав диплом сестры и нашивку красного креста.
Из них четырёх капризной самолюбивой Ане госпитальная работа быстро надоела, она стала отнекиваться, да через полгода сама попала в катастрофу и в госпиталь. У обеих девочек пошла настоящая регулярная работа уже третий год, особенно успешная у Тани (на этих днях назначена впервые давать сама хлороформ). Александру же Фёдоровну истинно тянуло к перевязочной и хирургической, она радовалась, когда могла там поработать, это её успокаивало. Но изрядно она поработала только в первый, 1914 год, да немного этим летом: предел поставило собственное здоровье. То не выстаивали её ноги длинных операций, то она лежала прикованная болезнями, прошлую зиму даже четыре месяца подряд, лазарет Большого дворца не могла ни разу и посетить. А ведь ещё должна была она объездить с инспекцией и множество других госпиталей (где их только не устраивали – в банках, в театральных залах), и по другим городам, и санитарных поездов.
А сын – сын единственный протяжно болел. От младенчества проступила жуткая болезнь Алексея, великая радость рождения наследника сразу была сгружена постоянным трепетным страхом. Не только
