В соседних сёлах воротившиеся с фронта солдаты выкалывали ворам глаза лучинами, разбивали молотками черепа, резали на куски. Дети прощаются с искрошенным отцом среди озверелой толпы.
А тут потекли слухи про
Мужики сильно заволновались. Местным образованным больше не верим: омманывают. И какие крестьяне в город ездили на сборища – тех там тоже охмурили.
А команды привычной сверху – нетути и нетути.
Пошли бестолковые порубки и культурных лесных хозяйств, пасли там скот, и зверя, птицу били. Теперь всё ваше!
В Саратовской губ. захватили, разделили опытное поле в 30 десятин.
В Рязанской получили развёрстку реквизиции скота на убой для армии. Так крестьяне вместо своего сдали без разбору помещичий племенной.
И всё-таки, если окинуть всё необъятное российское крестьянское море – то волнений было ещё мало. Редко охватывали целую волость, а уезд – так один Ранненбургский. А много сельских пространств – и полного мира.
И во многих деревнях неласково встречали дезертиров, так что они и на фронт возвращались. Приезжих ораторов слушали с молчаливым презрением. К помещикам держались с почтением.
14 апреля в „Правде” Ленин признал: аграрное движение – ещё пока предвиденье, а не факт. Его ещё надо развивать!
Много крестьян недовольных, хмурых, никому не верят, во всём видят обман.
– Докуль будет начальство – не будет слободы. Поничтожили одно начальство – выбрали другое. Отрастят пузы – такие ж будут.
Понавыбрали всякой сволочи себе на шею. Раньше один старшина с писарем все дела вертели.
Там – и буржуазы, там – и фабричные: устроили себе 8-часовой день, грабят и хозяев и народ. А мужик гни на них, подлецов, спину от зари до зари.
В деревнях переполох: Питер распорядился почитать 18 апреля как 1 мая. А куда ж энти 13 дней? А святых, какие на них приходятся, обминуть? – как это можно? А на численнике на первом мае стоит понедельник, а у нас вторник, – так не стыкается?
И так говорят: новый святой объявился, ему и праздник теперь. Только не знают, зажигать ли ему лампадку.
И тот мужик с хутора Лоски:
– Кажуть, будут тыждень зминивать. Запрежь нэ будэ ни середы, ни пятницы. В тыждне будэ пять днив, а в роци – 13 мисицев. С того 18 апреля – свято.
И такой слух: „Теперь воскресенье будет через раз.” – „А в тот раз – что же после субботы?”
На сельском митинге, приезжий:
– Теперь будут все – граждане, и брак – гражданский, не церковный.
Бабы переполошились:
– Гожанский?… Говянский?… Баранский?…
– Эт значит: какую хошь – взял, и прожил с ней, сколь хошь, а надоела – по шапке? А дети куда ж?
– Не, мужики! В чём другом – как хотите, а – от Господа мы не откажемся.
Товарищи! Разъясняйте населению, неустанно твердите ему о необходимости приложить все усилия к своевременному обсеменению полей и к сохранению сельскохозяйственного инвентаря.
(Союз служащих министерства земледелия)
23
И вот простота и правда – закрылись между ними. А наступила – условность.
Если не ложь.
Каждый раз идя домой, обедать или на ночь, не знаешь, в каком настроении Алина встретит. Очень переменчивое, какое-то пилообразное, и меняется по два и по три раза в день: после светлого отрезка – потемней, потом опять светлей, опять темней. Раньше в ней такого не бывало. Но надо как бы не замечать, не раздражаться. Постепенно это сгладится. Когда-то прежде установился между ними натурально лёгкий, весёлый тон отношений, и какой-то ритуал обращений, жестов, поцелуев – так всего сохранней придерживаться этого и теперь, как ни в чём не бывало. И как было принято называть её нежными именами – называть и сегодня, это гораздо сносней, чем ввергаться в возможное объяснение. И если был обряд – протянуть сразу две ручки для поцелуев, чтобы принять от мужа восхищение и благодарность, и теперь Алина иногда снова протянет так, то – из неловкости, из вежливости – не дать почувствовать натянутость – а принять и поцеловать, не уклонясь.
В минуты темноты, да и в минуты света, всё равно: жалко её! Надо всеми силами её беречь и уступать ей, сколько можно. Вот упрекает: у тебя неприятные черты характера! ты уходишь в себя, угрюмо, с тобой жить невозможно! Георгий не спорит: хорошо, я за собой послежу. Да и кто, правда, за собой всё видит? Уступить – всегда в конце концов оправдывается. Да будешь угрюмым, теперь. Да только бы – ещё тут не терзаться.
Вся их нынешняя жизнь, в общем, терпимая. Только вот к ночи гнетёт. Если бы без ночей.
Каждый час дома – осаживает и спутывает. Да нельзя же терять времени, события катятся – что-то делать!
И всё так же не находишь: что? И – с кем?
