козла!
Кишковский хотел на помощь позвать, да язык от неожиданности такой онемел, не слушается.
Римша хлестнул барина еще разок и — к воротам. Крикнул оттуда:
— Дай срок — шкуру с тебя, пан, спущу! Вскочил на панского коня, который возле конюшни стоял, и ускакал.
Через некоторое время очухался пан, крикнул дворню, гайдуков, только Римши уже и след простыл. Скрылся хлопец в лесу дремучем — попробуй сыщи!
Вот с того дня Кишковский и не мог спокойно слышать не только имя Римши, но и все слова, хоть чем-то его напоминающие.
…Едва Яким Трясун успокоил дядюшку, как Печенка неосторожным словом опять чуть было не лишил себя наследства.
— Не желаете ли трубочку? — предложил он Кишковскому. — Табачок турецкий. Пан Кузьмовский мне целую кубышку насыпал. Закурим, дядюшка!
— Заку… Что? Заку-рим? — Шея Кишковского начала краснеть от гнева, как индюшачий нос. — Опять «рим»?
— А-а! — схватился за голову Печенка. — Снова нечистый за язык дернул!
Яким тотчас же попытался замять неприятный разговор и спросил Кишковского:
— Давненько ворота поставили, ясновельможный пан?
Дядюшка даже рот раскрыл от удивления:
— Захмелел, что ли, писарь? Какие ворота?
— Сказывают люди, — почтительно произнес Трясун, — что вы забаву придумали. Поставили посреди поля ворота, и какой мужик в них не проедет, плетьми гайдуки его одаривают тут же, на дороге.
— Так то не я, — пробасил Кишковский, — то пан Кузьмовский.
Печенка облегченно вздохнул: молодец, писарь, выручил!
— Задумка лихая! — продолжал Кишковский. — Ха! Едет хлоп по дороге, думает: кто ворота среди поля ставит? Кому до них дело? Ан тебе, быдло! Сворачивай с дороги! Ха! Приеду к себе — прикажу вытесать. Что ж, Кузьмовский разве вельможней Кишковского?
— А слышали, — разливая вино по чаркам, сказал Печенка, — как пан Кузьмовский пошел в свой лесок поохотиться? Вдруг собака делает стойку. Видит пан — старуха орехи собирает.
— Как? Панские орехи? — рассердился Кишковский. — Да ее за это…
— Вы только послушайте, дядюшка, что придумал пан Кузьмовский! — возбужденно потер руки Печенка. — «Что ты тут делаешь?» — спрашивает он старуху. Та отвечает: «Орехи собираю внучкам». — «Как белочка, значит! — говорит пан Кузьмовский. — А раз белочка, то полезай на дерево и с сука на сук прыгай».
— Веселый пан! — захохотал Кишковский.
— Придумщик! — захихикал Яким.
— Старуха в слезы: «Стара я», а Кузьмовский вскинул ружье да говорит: «Лезь, а не то пристрелю на месте!»
— Веселый пан! Нужно будет такое и мне придумать!
— Вы еще веселее что-нибудь придумаете, дядюшка! — продолжал Печенка. — Старуха-то на дерево взобралась, да с первого же сука и шмякнулась оземь. Кузьмовский мне это у себя на псарне так рассказывал — даже собаки смеялись, ей-богу!
— А что ты, племянничек, у него на псарне делал?
— Легавого щенка искал. Вроде того, какой у вас, дядюшка. Очень мне сейчас не хватает хорошего легавого щенка. Кажется, что хочешь за него бы отдал!
— Разве у пана Кузьмовского есть такой щенок, как у меня! — гордо молвил Кишковский. — Таких легавых щенков было только два. Одного купил я, второго — покойный пан Дубовский, к третьему, как сейчас помню, приторговывался какой-то военный…
— Так ведь два щенка всего было-то? — удивился Яким,
Теперь пришла очередь Печенки толкать в бок писаря: не перечь, дескать, молчи.
— Я бы, дяденька, у вас его выменял на что-нибудь, — закинул удочку Печенка.
— За миллион не отдам! — пробасил Кишковский.
— А за сто тысяч? — спросил захмелевший Печенка,
— Не отдам! — махнул рукой дядя,
— За тысячу! — стукнул кулаком по столу Печенка. — Хочу щенка! — И добавил плаксиво: — Свет мне без него не мил!
— И за тысячу не отдам! Даже за сто рублей! — басил Кишковский, пьяно моргая глазами.
Яким сидел молча, ухватившись за тощую свою бороденку. Тому, кто писаря плохо знал, могло показаться, что он пьян. Но Трясун хмелел туго, а когда вдруг хватался за бороду — означало это, что вспыхнула у него в голове какая-то каверзная мыслишка. Берегитесь, враги! Берегитесь все, кто пожалел угощения для Трясуна!
— Изволили вы, ясновельможный пан, обмолвиться утром, — вкрадчиво начал Яким, — что нужно вам несколько душ крестьян для какой-то мены.
— Ну, нужны, проиграл в карты. Шесть душ. Хоть стариков, хоть детей малых, все одно кого, а отдай. Долг чести! — подтвердил Кишковский. — Вот вернусь в свою деревню…
— Зачем откладывать дело! — воскликнул Яким. — Нужны шесть душ — берите у нас!
Печенка вытаращил очи, не ведая, к чему клонит хитрый писарь.
— Шесть душ за щенка? — догадался Кишковский. — Что ж, пожалуй, не продешевлю.
— Не продешевите, дядюшка! — сообразив наконец, о каких душах идет речь, потер руки Печенка. — Детишки как на подбор — сироты!
— Без отца, без матери?
— Мать у них пять лет назад умерла, а отец есть. Да лучше бы его не было! — сплюнул Печенка, — Озорной мужик, непочтительный.
— Озорной? — Кишковский поднял отяжелевшую от хмеля голову. — Озорных нужно на конюшню. А то сначала он пану не поклонится, потом недоимку утаит, а после усадьбу спалит.
— Святая истина! — поддакнул Яким Трясун. — Нашего-то, отца этих шести душ, Нестерком кличут. Мужик на выдумку гораздый, на язык расторопный. Тихий вроде. А того и гляди, как бы чего не произвел — беспорядка, неуважения.
— Избавляться от таких надобно! — пробасил Кишковский.
— Так и вовсе без холопов останешься., — начал было Трясун, но Печенка толкнул его в бок так, что писарь едва со скамейки не слетел: не перечь, мол, чернильная душа, ясновельможному дяде!
— Прикажи позвать холопа сюда! — распорядился пан.
— Со всеми шестью душами? Или одного? — уточнил Трясун.
— Одного пока! — горделиво подкрутил ус Печенка. — Сейчас обрадуем голяка!
Яким выбежал из горницы, крикнул дворового мальчонку и послал его в деревню с наказом немедля привести Нестерка.
В ожидании озорного мужика Кишковский задумчиво глядел в потолок, где с бодрым жужжанием вертелся мушиный хоровод.
«Это, значит, тот самый Нестерко, — вспоминал пан, — который мне прошлым летом в лесу встретился. Ха! Из него разбойник не хуже Римши получиться может. Глаза-то серые, острые — ну чисто волк!..»
Дело было так: в один из приездов Кишковского Печенка надумал дядюшку псовой охотой потешить. Охота не удалась, собак отправили на псарню, а Кишковский и Печенка решили через лесок напрямик к усадьбе выйти. Вдруг собака, которую при себе Печенка оставил, поднимает зайца. Печенка помчался его перехватывать: зайцы, как известно, испокон веку по кругу бегают, вокруг знакомого места.
Кишковский подождал-подождал, да и зашагал прямо через глухомань к усадьбе — до нее было рукой подать.
И, гак на грех, сбился с направления, запетлял, не хуже зайца круги стал делать.
Когда третий раз на одну и ту же полянку вышел, остановился дух перевести. Вдруг почувствовал на
