слишком много бед свалилось сразу на вихрастую Петрухину голову.
Ямой называлась изба, нижний этаж которой — подклеть — глубоко врыли в землю. В полу избы была сделана крышка, куда стражники спихивали арестантов.
Первым спихнули скомороха-вора. Вместе с ним спрыгнул один из стражников. Он быстро и ловко надел на ногу вору железный браслет, цепь от которого была прикована к колоде, затем вылез назад.
Скоморохи сами полезли в люк, полетели вниз, как кули.
Петруха постарался так спрыгнуть, чтобы не упасть, — очень боялся куклы помять. Но всё обошлось благополучно, хотя он на ногах не устоял и сел на что-то мягкое.
— Ну, не балуй! — послышался ленивый, сонный голос.
В яме едко пахло дымом.
Когда глаза привыкли к густому полумраку, Петруха увидел, что дым шёл из коровьего рога, который держал во рту толстый мужик, сидевший в углу на колоде.
— Табачок-то как попахивает, — потянул носом вор. — Небось за табак и попался, а?
— Да весь распродал вчера ещё, — охотно ответил мужик и вновь запыхтел коровьим рогом. — Табаком зелье называть нельзя — кнут за это бывает. Я так кричал: «Кому свекольный лист!», «Кому сушёные яблоки толчёные!»
— Всё продал, говоришь? — весело продолжал вор. — А денежки успел спрятать? Ну, тогда недолго тебе, мил человек, здесь сидеть. Откупишься.
— Я как в яму попал, так сидел один-одинёшенек, — сказал курильщик. — Теперь веселее станет.
— Базар только начался, к вечеру тут не продохнёшь, — проговорил вор, звеня цепью. — Дай покурить чуток…
Вор взял рог и затянулся дымом.
Словоохотливый торговец табаком, соскучившийся по собеседникам, говорил без удержу:
— Мне люди добрые притчу одну сказывали про табачного торговца. Пришёл тот торговец на ярмарку, стоит, торгует табачком и приговаривает: «Кто это зелье, люди добрые, курит, тот никогда собак бояться не будет, к тому воры в дом не залезут, тот от старости не умрёт». Понятно, покупали у него тот табак все — и стар и мал. Долго ли, коротко ли — весь разобрали. Торговец барыши подсчитал, в кубышку положил и пошёл в кружало. Хлебнул там ковшик браги, разомлел чуток. Тут к нему один курильщик подходит и говорит: «Я твой табачок курю исправно, не жалуюсь. Только вот не понял твоей присказки. Вот ты говорил: ежели курить, то собак можно не бояться». Торговец отвечает: «Это дело простое. Ведь кто много годов курит, тому в конце концов ходить трудно будет, придётся посох брать. Какая же собака на него наскочит, если посох увидит?..» Тогда курильщик дальше спрашивает: «Почему курильщика воры дома не ограбят?» — «Да потому, торговец отвечает, что курильщик ночами не спит, всё кашляет: кхе да кхе. А какой же вор в дом полезет, ежели слышит, что хозяин не спит?» — «Ну, а третья загадка: почему курильщик от старости не умирает?» Торговец ответил так: «До старости курильщику нипочём не дожить, раньше умирать придётся…» Вот тогда тот курильщик, который спрашивал, удивился, говорит торговцу: «Почему же ты сам такой румяный да пригожий — кровь с молоком?» Отвечает тот торговец: «Я ж табак не курю, я его продаю…»
— Ловко! — сказал вор. — Мудрая притча. Только мне до старости далеко. Поэтому дай-ка я ещё покурю чуток. Ох и крепко зелье…
В яме — от дыма табачного, что ли — стало почти темно. Лица скоморохов — старые, измождённые — Петруха видел только потому, что они были рядом, на расстоянии локтя.
— Ты из какой ватаги будешь? — спросил один из скоморохов Петруху.
— Я десять лет с Потихоней ходил. С Рыжим, с Греком.
Скоморохи недоверчиво переглянулись, завозились, закряхтели.
— Что, не верите? — вспыхнул Петруха.
— Не было у них кукольника в ватаге, — сказал второй скоморох. — Я Потихоню знаю, он давненько с кукольниками-то не ходил…
— Так я не кукольник, — покачал головой Петруха. — Эго я так, баловаться начал, когда один остался. А зовут меня Петрушкой. Может, слыхали?
— Петрушка? Вроде есть такой, — задумчиво молвил один из скоморохов.
— Это не он ли у Потихони вместо сына был? — спросил второй.
— Отчего ж «был»? — обиделся Петруха. — Я — есть. Вот он я.
Разговор пошёл про общих знакомых, про давние встречи, которые почти позабылись.
Петруха, как оказалось, об этих скоморохах тоже слышал. Прозывали их Кострюком и Еремеем.
— «Всякий Еремей про себя разумей!» Присловье такое слыхивал, Петрушка? — спросил Ерёма. — Это про меня сказано!
— Говорила о себе репа: «Я, репа, с мёдом хороша!» — подхватил Кострюк. — «А я и без тебя хорош!» — ответил ей мёд.
— Это, выходит, ты — мёд? — шутливо рассердился Еремей. — Да ты дёготь, в тебе мёду — одна капля. Уж я-то знаю, тридцать годов, почитай, с тобой брожу.
Кострюк был постарше Ерёмы годков на пяток. Своей ватаги они не имели, бродили то с одним атаманом, то с другим. Часто сами по себе, вот как сейчас.
— А вор этот к нам вчера пристал, — сказал Кострюк. — Мы его толком и не знаем. По всему видно — скоморох, бахарь, либо песельник. Кто ж знал, что он на руку нечист.
Про себя Петруха много не говорил: дескать, ушёл из ватаги, идёт к родичам в Колядец. Зато подробно поведал о происшествии в монастыре, о том, как он спас жизнь вору, приняв его за честного скомороха.
Кострюк оборотился в угол ямы, застланный табачным густым дымом, и спросил вора, верно ли Петруха сказывает о дуплянском чуде и краденом камне.
— Мы с другой стороны идём, — пояснил Ерёма, — до нас про это слух ещё не дошёл.
— Десять пальцев у тебя есть и один рот, — смеясь, ответил невидимый в дыму и мраке скоморох- вор. — Стыдно, если десять одного не прокормят! У кого я камень взял, не убыло!
запел вор, —
— Не зря слово молвится, не попусту песня слагается, — поддержал вора торговец табаком.
— Не украдёшь — не проживёшь! — крикнул вор. — Только попадаться не след… — И он снова запел:
