лаской, уснул тем долгим сном, в котором крепнет организм, возвращаясь к жизни. Татьяна продежурила всю ночь, не захотелось будить своего сменщика — Бориса, и была очень довольна тем, что поступила так.
В раструбе двух голых сопок занималась густо-красная зорька. На заречных хребтах четко выступали скалы, подбитые снизу текучим туманом. Мрак редел, обнажая сонливый покой земли. Тишина еще обнимала пространство. Только листья осины о чем-то заговорщически шептались. Очарованная чудесным утром, Татьяна неслышно отползла от Абельдина, долго сидела у самого берега, опустив босые ноги к воде, прислушиваясь к робким звукам пробуждавшегося дня, вдыхая густой аромат леса. И вдруг всплеск рыбы, четкий, звонкий. Девушка увидела сквозь толщу прозрачной воды табунчик хариусов и стала считать: один, два, пять, семь, двенадцать... их было много, они перемещались руном, и Татьяну захватил азарт. Она оглянулась, все спали. Подобралась к удилищу и тайком уползла выше стоянки.
Примостившись между камнями у первой заводи, она долго махала удилищем, поражаясь невнимательности хариусов. Но вот какое-то случайное движение рук, удилище вздрогнуло, мушка ожила, запрыгала и тотчас же была схвачена крупной рыбой. Татьяна дернула изо всех сил, но хариус рванулся вниз по струе, удилище согнулось, «Сатурн» жалобно запел, готовый лопнуть.
— Абельдин, скорее сюда! — крикнула она, но тут же вспомнила все и зажала рот.
На берегу появился Хорьков. Он помог вытащить рыбу. И вот она в руках Татьяны.
— Поймала, посмотрите, какая большая! — кричала она, обрадованная удачей. — Научите меня по- настоящему удить рыбу!
— Этому надо было учиться еще до того, как поехала в тайгу, — сказал Виктор Тимофеевич.
— Но мы это, да и многое другое, считали ненужной мелочью!
— Запомни, Таня, в жизни нет мелочей. Не имей мы сейчас вот этого крошечного крючка, не знай повадок хариуса, ну и конец, погибли бы, понимаешь?
— Действительно, кто мог подумать, что копеечный крючок спасет нам жизнь!
— А вот теперь смотри, как надо обманывать хариусов.
Виктор Тимофеевич забросил приманку далеко за камень, натянул леску — и мушка заиграла.
— Смотри на мои руки, вот как это делается. Запомни: приманку надо вести по поверхности воды на струе.
Снова всплеск, рывок вниз. Выхваченный из залива хариус взлетел высоко, сорвался с крючка и, описав в воздухе дугу, упал на гальку рядом с водою. Татьяна бросилась к нему, забыв про больные ноги, но острая боль вдруг напомнила о себе, девушка упала со стоном. Так и сидела она на гальке, пока не затихла боль. А за это время Виктор Тимофеевич вырезал еще одно удилище, привязал леску с мушкой, и они оба стали рыбачить.
День занимался прохладный. Уже зарделись макушки одиноких елей. Таял безмятежный туман.
Странное чувство породила эта сцена в душе Виктора Тимофеевича. Он был рад, что голод отступил и люди оторвались от мрачных дум. А с другой стороны, он видел перед собой все тот же недоступный Селиткан, затаившийся у скал, у наносников в злобном ожидании поживы. Какой клятвой, какими дарами умилостивить реку, укротить ее хищный нрав? Плыть придется именно по Селиткану. Но при одном только взгляде на эту бушующую реку становилось не по себе — верная же гибель!
Отряд решил несколько дней передохнуть, пока не окрепнет Абельдин. Работы хватило всем. Надо было заняться починкой одежды, обуви, насушить рыбы, ведь могло случиться, что пойдут дожди, вода в Селиткане помутнеет, и хариусы не будут ловиться. Надо было постепенно заготовить для плота ронжи, шесты, весла. И тут выяснилось, что никто из путников, кроме Хорькова, не знал, как сушить рыбу, тесать весло, что такое ронжи и из какого леса их надо делать. Все эти «мелочи» легли на плечи Виктора Тимофеевича. В довершение бед оказалось, что ни Татьяна, ни Борис, ни Абельдин не умели плавать, последний, к тому же, боялся воды.
Сделали небольшой балаган, накрыли его корьем, а полог решили порезать на латки. Над костром устроили сушилку для рыбы. Натаскали дров, соорудили заслон от ветра. И к вечеру табор путников напоминал что-то вроде становища первобытных людей.
Селиткан, убаюканный почти летним зноем, мелел от безводья, припадая к каменному дну, все еще злился, ворчал. И чем больше обнажались валуны, тем недоступнее становилась река. И вот тогда, поглядывая на поток, Хорьков поймал обнадеживающую мысль: а что, если дождаться ненастья? Вода в Селиткане прибудет, накроет все шиверы, мелкие пороги, валуны и тогда... Да, если вода поднимется, они смогут проскочить. Наверняка проскочат! Нет, не зря свернул он к Селиткану и не напрасно притащил сюда своих спутников!
К костру Хорьков вернулся радостный и поделился радостью с товарищами. Ему поверили и на этот раз. Люди видели, как он просиял, весь загорелся, словно свершилось какое-то чудо и смертельная опасность отступила от них. Лагерь ожил. Тот, кто когда-нибудь стоял рядом со смертельной опасностью, кто знает, что такое обреченность, тому понятна радость этих людей. В ту ночь, впервые за все двадцать с лишним дней пути, на стоянке долго не стихал людской говор.
Уснули спокойными за завтрашний день. Только Виктор Тимофеевич еще бодрствовал. Он лежал близко к костру, следя, как сквозь сизые сумерки сочился на землю фосфорический свет далеких звезд. Восторг прошел, и теперь надо спокойно, одному разобраться, действительно ли все обстоит так, как показалось ему вначале, и нет ли в этом решении роковой ошибки? Ему представился Селиткан в полноводье, в бешеном разбеге, стирающий острова, капризно меняющий русло. Плот будет для него всего лишь игрушкой. И опять пришли сомнения. Но решения своего он все же не изменил и втайне радовался, что ему удалось обнадежить людей.
Над резным краем тайги занималось утро. Крошечная пеночка будила однозвучной песней огромный старый лес. Какие-то тени, вспугнутые рассветом, исчезли в чаще. Ранний гость — ворон не замедлил явиться. Он по-хозяйски облетел стоянку, прокричал и, усевшись на вершину старой ели, стал ждать. Хорькова разбудил крик птицы. Он открыл глаза, вздрогнул от холода.
— Не к добру, чертова птица, повадилась. Патрона жалко, а то я тебя бы угостил завтраком, — подосадовал он.
Но ворон наведывался каждый день, терпеливо ждал, когда опустеет стоянка.
Вот уже седьмой день, как отряд отсиживался на берегу притаившегося Селиткана. За это время люди отдохнули, посвежели. Поджили раны на ногах, но ходить как следует еще никто не мог. Путники надеялись на реку, ждали дождей. Абельдин быстро поправлялся. Вначале его приучали ползать по земле, позже, на пятый день, он приподнялся на ноги и, ступая только на пятки, впервые зашагал по притоптанной земле, хватаясь руками за стволы деревьев, точь-в-точь как дети, впервые вставшие на ноги.
Двенадцатого сентября отряд приступил к изготовлению плота. Виктор Тимофеевич еще раньше заметил в береговом ельнике сухие деревья. Их срубили, подтащили к реке, связали тальниковыми кольцами, закрепили с обеих сторон длинные весла. На этом примитивном суденышке наших далеких пращуров они отправятся в последний путь с надеждой, что если не всех, то кого-нибудь из них, может, и вынесет река к поселениям.
Дождь не заставил себя долго ждать. На следующий день поздно вечером, когда лиловая мгла окутала землю, где-то за темным краем леса, над угрюмыми гольцами, прошла молчком дождевая тучка. Прошла, покропила землю, дохнула прохладой на тайгу и сползла за горизонт, будто не желая омрачать покой звездного неба. А утром Селиткан зашумел, вздулся мутной водою — туча не прошла бесследно. Хорьков пробудился, как всегда, до рассвета. Долго ходил по берегу, махая удилищем, меняя приманку, но рыба не бралась. То ли река после дождя несла богатую дань и хариус кормился на дне, то ли у рыбы пропал аппетит перед ненастьем. Виктор Тимофеевич вернулся на стоянку без добычи.
С востока тянулись синие тучи. Ветер, подгоняя их, нес на своих крыльях дождь. Теперь надо было торопиться, не прозевать большую воду. К полудню плот был готов к отплытию. Селиткан, словно дикий конь, сорвавшийся с аркана, задурил, расплескался по берегам, приглушил перекаты. За крутым поворотом, где река в слепом разбеге наскакивала на отвесные стены мысов, не смолкал ее предупреждающий рев.
Сборы были недолгими. Из имущества оставалось: карабин, топор, котелок, берестяной чуман, две кружки и сумка. Материал разделили на две части. Упаковывая в непромокаемые мешочки снимки, журналы,
