соседи заставят.
— Что у вас случилось, Клавдия Дмитриевна? Наступила долгая пауза.
— Понимаешь, Николай, — сказала она, вздохнув, — это может показаться пустяком. А для меня это серьезно... История совсем не занимательная. Монахова, соседка моя по лестничной площадке, ведет себя, мягко говоря, плохо. Давно на мою Альму ополчилась.
— Это на собаку вашу, что ли?
— Да! Словно кость поперек горла для нее моя собака.
— Альму вашу я знаю. А вот Монахову... В первый раз слышу о ней. Что она за человек, Клавдия Дмитриевна?
— Не люблю о людях плохо говорить, тебе это известно. Но о ней... Злой человек. Жестокий даже.
— Жестокий? С кем она живет?
— Дети есть. Двое. А мужа нет... Вчера ее ребята на пустыре набросились на Альму. Камни и палки в ход пустили. Собака старая, убежать не может. К земле прижалась, дрожит вся. Хорошо, что подоспела вовремя. Забили бы.
— Зрелище, конечно, отвратительное...
— А Монахова высунулась в окно, хохочет. Кричит на весь двор: «Ты, старый нафталин, лучше бы своих детей завела вовремя, а не с собакой возилась. А на моих не смей голос поднимать. Все равно собаку твою доколотим».
«Да, у каждого свои проблемы, — подумал Данков. — Для старого, одинокого человека это, может быть, и трагедия».
Ему стало жалко Клавдию Дмитриевну.
— Ну а в остальном-то она как? Нормальный человек?
— Пьяница.
— А что еще?
— А что ты хочешь узнать?
— Хочу понять, в чем дело. Вы рассказали, как она в окно высунулась и кричала. А я хочу знать, какая она дома, когда окна закрыты.
Клавдия Дмитриевна усмехнулась.
— Зачем тебе это?
Данкову стало неудобно, он заговорил с необычной горячностью:
— Да как же еще спасти вашу собаку, Клавдия Дмитриевна? Чтобы поговорить с Монаховой, надо понять ее, надо найти дорогу к ней.
— Я уже пыталась говорить. И по-доброму тоже. Но в ответ — отчужденность, неприязнь.
— Может, жизнь у нее была нелегкая? — сказал Данков и подумал о том, сколько еще людей сидит к нему на прием с большими, жизненно важными делами.
Учительница задумалась и ответила:
— Нелегкая, правда. Сначала проводником на железной дороге. Потом маляром. Без мужа о двоих ребятах думала. Но такая жестокость к животному?! Ведь какими ее ребята вырастут?
— И никто не помогал ей?
— Не знаю...
— Хорошо, приглашу я ее, побеседую... Может, это поможет.
— Очень прошу тебя, Николай, не перепоручай никому. Сам поговори. Не будешь наказывать ее?
— А разве вы нас наказывали, Клавдия Дмитриевна?
Учительница улыбнулась, сказала:
— Ну, извини, Николай, я, пожалуй, пойду.
— Вы меня извините, Клавдия Дмитриевна. Может, я что не так сказал.
— Нет, нет. Я тебя понимаю. Наверное, и с озлобленным человеком можно найти общий язык. И наказанием тут мало чего добьешься... Может, тебе и не стоит вызывать эту Монахову?
Учительница медленно пошла к двери.
— Я завтра же приду к вам, Клавдия Дмитриевна. Обязательно приду, — громко сказал Данков.
Но дверь уже закрылась. Чтобы скрыть от самого себя смущение, Данков стал аккуратно складывать в красную служебную папку бумаги и заявления, оставленные ему посетителями.
Когда он поднял наконец голову, перед его столом стояли мать с сыном. Мать — крупная, с ярким румянцем на щеках. Видно, с сердцем неважно и гипертонией страдает, почему-то решил Данков. Ее сын, белобрысый, с аккуратным пробором парень, почти на голову выше матери. Он смотрит на Данкова своими голубыми глазами серьезно, пожалуй, даже строго.
— Мы от инспектора детской комнаты Конкиной. Ее не застали, решили к вам. Так что уж извините.
— Слушаю вас.
Их рассказ был несложен. Парень вернулся из колонии. Комиссия по делам несовершеннолетних направила его в пятое автохозяйство города. Но там в приеме на работу отказали. Начальник отдела кадров сказал, что без среднего образования он парня в автослесари не возьмет.
Ну и бюрократ этот Добилов, подумал Данков. Знает, что творит беззаконие. Знает, но творит. Да, этот Добилов хорошо усвоил, что уровень его личной работы пока что оценивается не количеством добрых и нужных дел, исправленных человеческих судеб, а процентом нарушений трудовой дисциплины, увольняемости, текучести, сменяемости кадров.
Данков вспомнил, как Добилов на районной комсомольской конференции говорил о важности воспитания подрастающего поколения, о профилактике правонарушений среди подростков. Он критиковал тогда руководителей предприятий, учреждений, ЖЭКов, которые закрыли на замки пустующие помещения, залы, красные уголки, спортивные площадки. Досталось от него и директорам клубов, которые больше всего беспокоятся о выполнении финансовых планов.
Досталось и ему, Данкову, за то, что его работники не поддерживают должных контактов с руководителями и общественными организациями районных предприятий.
Данков тогда не оправдывался и полностью поддержал Добилова. Все, о чем он говорил, было правильно. Да вот сам-то он, видно, хорош.
Данков кашлянул в ладонь и смущенно посмотрел на мать и ее сына.
— Вы прежде времени не расстраивайтесь. Все будет хорошо.
Склонившись над столом, он на служебном блокноте размашисто написал свой номер телефона и протянул листок парню.
— Вот возьми. Завтра после двенадцати позвонишь. Я скажу, что делать и к кому пойти. Считай, что рабочее место автослесаря тебе обеспечено.
Проводив их, Данков уселся за стол и, забыв о своем правиле, закурил. Зимой этот Добилов не принял Мотылеву, которая судилась за подделку листков нетрудоспособности, а потом и Осипова, который отбыл наказание за драку по пьянке. Мотылевой, правда, отказал умело. Сказал, что оклад у машинисток в автохозяйстве небольшой. Посоветовал пойти на завод железобетонных конструкций — там платят больше. Даже позвонил туда. Заботливым человеком представился. В таких, как Добилов, не разберешься сразу и на чистую воду их не выведешь — научились говорить о важных вещах как надо и при ком надо.
В кабинет вошла худенькая розовощекая девушка.
— Вы начальник милиции? — деловито спросила она, удобно усевшись на стуле.
— Да! Разве вы на прием шли к другому?
Не смутилась.
— Тем лучше. Значит, попала к тому, к кому надо! Я так долго ждала... Не разрешите ли стакан воды? У вас в отделении даже напиться негде.
С любопытством смотрел Данков на эту уверенную в себе девушку, протягивая ей стакан.
— Благодарю, товарищ майор... Скажите, вы гуманный человек?
— Это вопрос не по существу.
— Почему вы так отвечаете?
— Вы же не за интервью пришли.
