всегда и везде отдают предпочтение «Красной звезде»). Сивков же позеленел от досады, увидев, что Мотя никак не отреагировал на выказанное ему со стороны начоблугрозыска недоверие.
«Гриб-боровик» Путятин, как точно окрестил его Сивков, внешне походил на бюрократа из какой- нибудь хозканцелярии. Небольшого роста, с белым вьющимся чубчиком на квадратной стриженой голове, белесыми ресницами и голубыми светящимися глазками, Семен Иванович дома завсегда щеголял в расшитой малороссийской сорочке и шароварах, как добрый запорожский казак, только без усов. Начиненный с рождения казацким порохом и отвагой, Путятин в двадцать первом один захватил и разоружил целую банду и вплоть до прошлого года всегда сам ездил на захват, врываясь первым в бандитское логово и беря верх над любым врагом. Однако после того, как в прошлом году он получил серьезное ранение, Семен Иванович ездить на захват перестал, да и сердце стало прижимать его, и он всё чаще вытаскивал из кармана пузырек с таблетками.
А тут ещё Степан Ковенчук, взяв второй банк, уже открыто насмехался над Путятиным, оставив в пустом сейфе наглую записочку: «С пролетарским приветом Степан Ковенчук». Было отчего негодовать Путятину.
Из Красносеверска, где банда взяла первый банк, Ковенчук исчез в тот же день на грузовичке. Потом почти полгода было тихо, видимо, бандиты отсиживались в укромном месте. Скорее всего, думал тогда Путятин, Ковенчук набрал людей из разных мест. Они обтяпали дельце и разбежались по домам, получив каждый свою долю. Была «крыша» и у Степана, где он пережидал розыск и готовился к очередному бандитскому налету. Красносеверский банк брали пять человек, все они были вооружены. Бандиты подъехали утром ровно через полчаса после того, как привезли деньги; ворвались в банк, затеяв пальбу. Меткими выстрелами уложили охрану, взяли деньги и умчались ровно через пять минут в неизвестном направлении. Бортовые номера грузовичка были фальшивые, и машину с такими знаками нигде не нашли. Не нашлось в архиве угрозыска и фотографического портрета Ковенчука. Мало что было известно о его дружках и родных.
Второе ограбление через полгода в Уктусе было совершено бандой по красносеверской схеме. Грузовик, убийство охраны, стремительное исчезновение, но тут ещё и записка. Расследовать красносеверское нападение был назначен опытнейший следователь наркомата, недавно приехавший из Москвы — Иван Петрович Дружинин. Пунктуальный, дотошный, раскрывший не одно крупное преступление, он энергично взялся за дело, и поначалу всё шло хорошо.
Дружинин рылся в картотеках, проводил повторные экспертизы, но никак не мог выйти на банду. Ничего не дала проверка в других областях, хотя все понимали: грузовик не иголка, его не спрячешь, где-то же он отсутствовал, и не один день.
Имя Ковенчука не фигурировало ни в одном имевшемся у них в распоряжении уголовном деле. Дружинин просмотрел ряд похожих дел с ограблениями, по многим из них проходил опытный налетчик Михаил Ершов, уже давно скрывающийся от правосудия. Может быть, он воспользовался именем Ковенчука, чтобы запутать угрозыск, пустить его по ложному следу? Образца почерка Степана Ковенчука в архиве тоже не было, и Дружинин вел следствие сразу по двум направлениям, и, конечно же, в этой работе принимали участие почти все сотрудники. Почти все, кроме Лёвушкина.
— Н-да, — уминая за обе щеки тюрю, рассуждал Сивков. — Шимен Ваныш… шнает… кого приглашать! — Сивков доел, смахнул слезу, крякнул от удовольствия. — Лучок, аж слезу гонит, — проговорил он. — Семен Иваныч меня хотел пригласить, да, вишь, я дежурю…
— Кого, тебя? — обалдел от такого заявления Мотя.
— Не веришь?!
Сивков обрадовался, сияя, как надраенный медный самовар, довольный тем, что удалось пробить стену Левушкиной невозмутимости.
— У Федьки своего спроси, он передавал приглашение!..
Сивков очистил зубец чеснока и стал натирать им горбушку черного хлеба, сглатывая слюну.
— Я всё же четыре года работаю, — горделиво говорил Сивков. — Опытец кое-какой имею. А ты не завивайся! Молод ещё, с наше поработай… Семен Иваныч правильно тебя не допускает…
— Да пошел ты!..
Мотя даже скрипнул от злости зубами и, как ошпаренный, выскочил вон, сознавая, сколько радости доставил своей нервной горячностью стервецу Сивкову.
— Вот зараза! — выругался Мотя на крыльце.
А такая прямо бандитская радость Сивкова шла оттого, что семейство Семена Путятина состояло на данный момент из двух дочек и старшей шел уже девятнадцатый год. Естественно, что Анфиса Семеновна, будучи в таких своих прельстительных летах, вызывала немало восхищенных взглядов молодых оперативников, прежде всего неженатых, к каковым относился и Сивков.
Вообще-то Сивков не пользовался особой благосклонностью Путятина, но считал себя претендентом номер один, ибо все знали крутой нрав Анфисы Семеновны, которой побаивался сам Семен Иванович, а Сивков к тому же имел большой дом, хозяйство, что выгодно отличало его от прочих голоштанных: Левушкина и Долгих. Было отчего огорчиться Моте Левушкину. Анфиса могла украсить суровую жизнь любого бойца революции, и Мотя, узнав о подлых намерениях непролетарского элемента Сивкова, воспылал благородным негодованием и решил во что бы то ни стало помешать их сближению, пусть даже ради этого самому придется лишиться святой мужской свободы и самостоятельности. К великому огорчению примешивалась и досада. Над Мотей шефствовала, а на самом деле отбивала все к нему симпатии его соседка по комобщежитию — райкомовка Таисья Федотовна Морковина. Они были одногодки, росли вместе, и Таська, вообразив черте что, приставала к нему на каждом шагу со всякими политическими вопросами. Придет Мотя в клуб Дзержинского и только увидит Анфису Семеновну, как непременно появляется Таська и начинает выспрашивать про хозрасчет, уничтожение обезлички и внутрипромышленное накопление. Конечно, Мотя хотел вступить в ряды ВКП(б), серьезно готовился к этому и даже благодарен был Таисье Федотовне, что та взялась готовить его к столь важному шагу в жизни, но ведь нужно же когда-то и отдыхать. А то он в буфет, выпить ситра, а Таська — бац, ему про создание собственной производственно- технической интеллигенции. Как вот, мол, вы, боец Левушкин, думаете?.. А как Левушкин думает? Глотает пузырьки, думает об Анфисе Семеновне, к которой, пользуясь таким его бедственным положением, уже подкатывается Сивков и шепчет на ухо всякие слова про её неотразимую улыбку.
— В глазах у вас, Анфиса Семеновна, будто досрочно построенный Днепрогэс горит! — вздыхает Сивков, встретив Анфису на улице. Та, конечно, вся вспыхивает, а Морковина в это время всё про интеллигенцию Мотю спрашивает. Мол, должен рабочий класс исторгнуть из своих недр интеллигенцию или довольствоваться ему тем, что в наследство от прошлого режима осталось?..
— Должен, должен! — раздражался Мотя. — Конечно, должен, чего ещё-то тут! Без интеллигенции этой как без рук!
— А как быть с осколками прошлого? — хитро спрашивала Таська.
— Сложный вопрос, Таисья Федотовна, — досадовал Мотя на её столь неподходящий к данному вечернему времени интерес. — Те, кто с нами, отчего же, мы не против, а вот те, кто против, мы тут со всей нашей нетерпимостью…
— А как узнать, кто с нами, а кто против нас? — горела прямо-таки этим жгучим интересом Морковина, радуясь одновременно, что отвлекает Мотю от грубых чувств и мыслей…
— Да, тут сложно… — вздыхает Мотя.
— А вы на что, товарищ Левушкин, — не уставая, восклицала Морковина. — Разоблачать козни врага — ваша главная задача!
— Мы ловим преступников, — говорил Мотя. — Но наш удел, так сказать, «нечистоты общества», как высказывается товарищ Путятин, а разоблачать скрытую контру — задача ОГПУ…
— Отдел ОГПУ четыре человека, им за всеми не уследить, и вы должны помогать им в их нелегкой работе!..
После таких «вечеров» Левушкин приходил домой вымотанный вконец, а наутро поднимался с головной болью.
— Вот зараза, а? — смеялся Мотя, рассказывая Феде Долгих про эти встречи. Федя вздыхал и хмурился. Добиться от него совета Мотя и не рассчитывал, достаточно и сочувствия, ведь он Сивкова терпеть не мог и от души возмущался, что тот явно не без корысти Анфису преследует, но Левушкин
