— Ты убил человека.
— Где тебе понять, — с тоской проговорил парень. — Что ты вообще можешь знать! Вы там алкашей по улицам собираете, а здесь — убийцы, волки. Живут, жируют. Я убийцу наказал. Сами бы вы никогда его не взяли. Это ты понимаешь?
— Нет, — сказал Скороходов, — ты человека убил.
— Все из-за вас! — распаленно твердил парень. — Все здесь продано на корню! Всю страну готовы с молотка пустить.
— Ты кто? — не сдержавшись, крикнул Скороходов. — Судья? Кто тебе давал право?
— А ты где был? Почему же ты его прежде не взял, как меня сейчас? Он ведь тоже убил человека!
— Он никого не убивал.
— Я в курсе, — отмахнулся парень. — Не он сам. По его приказу убили. И, может быть, уже не первого. Ты хоть немного представляешь, что это была за тварь?
— Я-то представляю, — грустно сказал Скороходов. — Жулик он был. Проходимец, вор, взяточник. Только он никому ничего не приказывал. Литвинца совсем другие убили.
В расширенных глазах парня непонимание, недоверие сменялось ужасом.
— Врешь!
— Я не вру, — Скороходов покачал головой. — В том-то и дело. А вы тут такое натворили...
— Не верю, — скрипнул парень зубами. — Кто? Кто убил Литвинца?
— Конкуренты. Валютчики. Литвинец не поладил с ними. А Варфоломеев тут ни при чем. У него сфера совсем другая. Вот так!
— Нет! — сказал парень, — Врешь! Неправда...
Он уронил голову и надолго замолчал.
— Вы их задержали? — спросил он через какое-то время.
Скороходов подумал.
— Сейчас, наверное, уже задержали.
— Что же теперь?
— А как ты думаешь? — сурово сказал Скороходов.
И все же он не мог избавиться от непонятного, неуместного чувства жалости.
— Тюрьма?
Скороходов промолчал.
— Я защищался... я всю страну защищал от таких... Эх, брат, ничего ты в жизни ни видел, — с тоской произнес парень.
— Ты ворвался в чужой дом. Ты убил советского гражданина. Кто тебе дал право его судить? Выносить приговор? Нет, ты даже не палач, ты — убийца.
— Не поймешь ты меня, — упрямо сказал парень.
— Не пойму, — ответил Скороходов.
Парень задумчиво смотрел в окно.
— Нельзя мне в тюрьму, — проговорил он, будто сам себе.
Слушавший до того разговор молча, шофер не выдержал:
— А ты как хотел? Раньше, стало быть, думать надо было. Если каждый станет так рассуждать: этого убить, того прибить!
Парень не обратил внимания на его слова.
— Нельзя мне в тюрьму, — повторил он, — не поймут меня братишки.
«Уазик» замедлил ход. Машина въезжала на высокую и длинную эстакаду, проходившую над железной дорогой. Впереди, у противоположного спуска, дорожники расковыряли покрытие, и скопившиеся на эстакаде машины медленно проезжали по узкой полоске сохранившегося асфальта. Длинная сплошная колонна то и дело останавливалась, затем снова трогалась, окутанная сизым дымом, проползая по нескольку метров.
— Так и до вечера в тюрьму не доберемся, как думаешь?
Вопрос парня прозвучал почти весело, и потом Скороходов много раз ругал себя, что не обратил внимания, не понял причины этой внезапной перемены настроения задержанного.
А парень пытался выглянуть в окно, но с той стороны «уазик» запирался наглухо, и стекло не опускалось — сюда всегда сажали задержанных.
— Чего там такое? — с досадой сказал парень, вертя головой и придвигаясь вплотную к Скороходову. Колонна остановилась в очередной раз.
И вдруг неожиданным толчком распахнул дверь и вместе со Скороходовым выбросился наружу.
— Стой! — заорал водитель, вдавливая тормоза и бросая руль.
Скороходов поднялся на ноги, выхватил пистолет.
— Стой!
Парень легко бежал вдоль парапета. Скороходов дважды выстрелил вверх и бросился за ним.
— Стой!
Впереди какой-то грузный дядька выбрался из «Жигулей» и пошел навстречу беглецу, неуклюже растопырив руки.
Парень остановился. Обернулся и поглядел на Скороходова. Потом одним прыжком вскочил на парапет.
— Остановись! — еле слышно сказал Скороходов.
Ему показалось, парень услышал. Скороходов совершенно ясно увидел, как улыбнулся и кивнул ему парень. А затем шагнул... Тело его дважды перевернулось в воздухе перед ударом о рельсы. Из машин выскакивали люди, позади гудели недовольные остановкой, непонимающие, что произошло, водители.
Скороходов вложил пистолет в кобуру и медленно, едва переставляя ноги, пошел к упавшему.
Юрий Нагибин
АФАНАСЬИЧ
© Нагибин Ю. М.
Праздник по обыкновению удался. Его ритуал был раз и навсегда установлен еще в те далекие времена, когда страна впервые отмечала День своих покоезащитных органов. Сперва Шеф душевно поздравил собравшихся и тех, кто по служебным заботам не мог присутствовать на вечере, потом его первый заместитель сделал получасовой доклад, в конце торжественной части зачитывались приветствия, а после короткого перерыва был дан большой концерт лучшими московскими силами. Программа концерта тоже не менялась: па-де-де из «Лебединого озера», ряд популярных эстрадных номеров: акробатика, жонглирование, фокусы, русские пляски, пародии на известных артистов, советские песни — военные и лирические, а завершалось все выступлением знаменитого тенора, который медленно выходил из-за кулис и вдруг раскидывал руки, словно хотел обнять весь зал, и с широчайшей силой, удивительной в сильно пожилом человеке, моляще-требовательно призывал присутствующих сеять разумное, доброе, вечное. И когда расплавленным серебром изливались последние слова: «Спасибо сердечное скажет вам русский народ», Афанасьич неизменно пускал слезу и наклонял голову, чтобы другие не заметили его слабости. Уловка не помогла, люди подталкивали друг дружку локтями, кивали на плачущего оперативника, но делалось это с доброй душой — Афанасьича любили и уважали, никому и в голову не приходило потешаться над милой и трогательной чувствительностью человека такой закалки.
Сморгнув слезы, Афанасьич украдкой следил за красивыми жестами певца. Дав истаять последней
