Здравствуйте, товарищ Ленин! Камрад, камрад… — И по-русски с трудом, по слогам: — Ле-нин вождь!
Ленин улыбнулся:
— Вы, товарищ, из каких местностей Франции?
— Я итальянец. Но вы не знаете наш итальянский…
— Немного! — возразил по-итальянски Владимир Ильич.
— О! Товарищ Ленин всё знает! — воскликнул кудрявый итальянец.
И на итальянском, немецком, французском, английском со всех концов неслось:
— Ленин — друг! Ленин — вождь коммунистических партий! Учитель — Ленин!
А один иностранный шахтёр, в белоснежном воротничке, с лицом, усеянным тёмными точечками угольной пыли, приставил ладони ко рту и, как в рупор, с воодушевлением кричал:
— Советская страна — наш маяк! Держим курс на маяк.
ВЕЧЕРОМ ПОД НОВЫЙ ГОД
Владимир Ильич заболел. Тяжело заболел. Очень опасно.
Некоторые думали, болезнь настигла внезапно. Нет, давно подкрадывался коварный недуг. Бессонница. Иногда до утра не удавалось сомкнуть глаз. Мучительно длилась бесконечная ночь. Почти постоянно болела голова. Пришёл лихой час, Владимир Ильич слёг.
Он лежал в своей комнатке в кремлёвской квартире.
— Слишком много работал Владимир Ильич, свыше человеческих сил, слишком много! — сказали врачи. — Необходим абсолютный покой.
Но Владимир Ильич не мог не работать. Болезнь опасна. Надо спешить высказать необходимые мысли.
Владимир Ильич лежал с вытянутой поверх одеяла неподвижной рукой. Компресс холодил воспалённую голову.
Был вечер. На столе слабо горел ночничок. Предписано Владимиру Ильичу отдыхать после обеда. Он не спал.
Вчера открылся в Москве I съезд Советов СССР, Вчера 30 декабря 1922 года на съезде был утверждён договор о создании Союза Советских Социалистических Республик.
Владимир Ильич долго подготавливал этот значительный день.
Не все сразу поняли, почему важно, чтобы был именно Советский Союз. Почему с такой страстью, так упорно Владимир Ильич этого добивался.
Ленин добивался, чтобы СССР был совершенно новым государством, совершенно отличным от царской России. Ведь при царе было так. Была Россия. А Украины вроде вовсе и не было. И Белоруссии не было. И Армения, и Азербайджан, и Грузия считались всего лишь частью России. Окраинами. Никакой самостоятельности не давали народам. В школах не позволяли учить детей на родном языке. У многих народов даже своего алфавита и грамоты не было. Малым народам не давали расти. Ленин ненавидел это неравенство…
Как глубоко он задумался! Надежда Константиновна остановилась у двери, прислушалась: спит?
— Не сплю, Надюша. Готовлюсь к работе.
Она бесшумно вошла. Погасила ночник. Зажгла лампу. Комната осветилась. Осветилось любимое лицо на подушке.
— Неугомонный мой! — сказала Надежда Константиновна.
Стенные часы в столовой гулко пробили шесть раз. С шестым ударом появилась стенографистка Мария Акимовна Володичева. Хрупкая, лет тридцати, умно-внимательная. Пристроилась у столика вблизи кровати. Карандаш наготове.
— Итак… — сказал Владимир Ильич.
Сегодня врачи позволили диктовать сорок минут. Уйма времени — сорок минут! Тем более, статья в голове вся написана. Если бы Владимир Ильич был на съезде, он сказал бы то, что сейчас диктовал. Это был наказ товарищам. Товарищи послушают Ленина, примут его наказ, как строить и крепить СССР. Нельзя ни в чём обездолить малые народности. Народы нельзя обижать! Советские республики должны быть равны. Дружны. И СССР станет справедливым и несокрушимым государством. И во всём мире пробудятся угнетённые империализмом народы…
Надежда Константиновна в соседней столовой слушала родной голос. Оперлась подбородком на сплетённые пальцы. Исхудавшее лицо светилось тревожной любовью.
Но диктовка кончилась, стенографистка Володичева ушла. Надежда Константиновна сменила её у постели больного. И улыбка её была ясной. Ни горя, ни страха не увидел в её взгляде Владимир Ильич. Спокойствие Надежды Константиновны Владимира Ильича успокаивало.
— Что мне вспомнилось, Надюша, — сказал Владимир Ильич. — Помню, отец бился, открывая школы в Симбирской губернии. Для чувашей, мордвинов, татар устраивал школы. До отца не было этого в Симбирской губернии.
— Редкий он был человек, — ответила Надежда Константиновна. — С малого начинал. Зато у нас теперь революция дороги открыла большие.
Она видела, Владимир Ильич доволен сегодня работой. Даже глаза разблестелись, как прежде. Компресс снял, значит, легче голове. Может, и поднимется скоро?
«Может? Что это я? — испугалась Надежда Константиновна. — Не может, а непременно! Полгода назад было похожее с ним, отболел и поднялся. Так и теперь».
Она заботливо поправила на Владимире Ильиче одеяло.
— А ведь нынче новогодний вечер, Володя, — вспомнила Надежда Константиновна. — Не зря у тебя настроение хорошее. — Нагнулась к нему, поцеловала: — С Новым годом, Володя.
ВСЕГДА В БОРЬБЕ
Врачи опасались, не повредило бы Владимиру Ильичу диктование статей. Владимир Ильич, дайте отдохнуть голове! Не думайте о государственных делах. Оставьте деловые статьи.
Ни за что!
Но переспорить докторов не так-то легко. Пришлось Владимиру Ильичу пуститься на хитрости.
— Буду диктовать не статьи, а дневник.
Провёл докторов. Уступили: диктуйте. Впрочем, наверное, доктора понимали: не про погоду будет этот дневник. Разве запретишь Ленину заботиться о судьбе созданного им государства? Владимир Ильич нервничал, совсем не мог уснуть, когда ему не разрешали диктовать. Доктора разрешили. Только осторожно. Полчаса, сорок минут в день. Не больше.
И в назначенный час приходила стенографистка Володичева. Записывала иногда страничку в день, а то две или три. В этих страничках был заключён мудрый План дальнейшего устройства нашего общества. Владимир Ильич критиковал недостатки. Советовал, как лучше наладить государственный аппарат. Как сохранить в Коммунистической партии единство и дружбу. Больше всего боялся Ленин, чтобы в партии не вышло разлада.
В постели, больной, долгие часы обдумывал Владимир Ильич каждую мысль для своих статей. Каждое слово.
Статьи Ленина печатались в «Правде». Рабочие люди читали, делились между собою:
— Правильно Ильич про нашу жизнь понимает. Чего мы и не видим, всё увидал!
И радовались:
— Видно, здоровье у нашего Ильича идёт на поправку.
Вдруг… Был мартовский день. Весело светило весеннее солнце. Вовсю чирикали воробьи на бульварах и в скверах. Пенистые ручьи шумно бежали вдоль мостовой. Всё в природе говорило о жизни и радости. Но
