— Поскачет вам «скорая»! Она с улиц подбирает, а кто в постели кончается, не ее забота.
— Районную надо звать. Звони в районную.
— Чего там в районную! Пришлют девчонку с банками. Специалиста надо, солидного.
Никто не помнил телефона районной поликлиники, никто не знал, где добывать специалиста.
— У меня папа в институтской клинике работает, — сказала Настя.
На нее накинулись:
— Глядите, свой специалист есть, а она волынит, бессовестная! Память с перепугу отшибло? Вызывай, не тяни! Глядите, свой дома доктор, а она… вовсе глупая, что ли?
Настя преступно забыла об отце, а старик там умирает. Она позвонила в институтскую клинику.
— Старшая медсестра слушает, — узнала она голос Серафимы Игнатьевны, певучий спасительный голос.
— Серафима Игнатьевна! Папу, пожалуйста! Несчастье, папу! — молила Настя.
Голос там прервался, наступила мертвая пауза.
— Не с мамой. Серафима Игнатьевна, папу! — Настя измученно припала головой к телефонному столику. — Серафима Игнатьевна, не с мамой.
— О-ох, — шумно долетело в трубку. — Грохнет, как дубьем по голове, так и уморить недолго.
— Папу, папу! — требовала Настя.
Отца нет в клинике. Утром был, сейчас нет. В институте? И там нет, лекции кончились. Может быть, дома. Боже мой, боже, где его дом?
Серафима Игнатьевна что-то говорила, твердила ей телефонный номер.
— Запомни. Повтори. Настюша, запомнила?
Она не запомнила. Цифры перепутались у нее в голове, как только повесила трубку. Вообразила, что и там его не застанет, — уже вечер, он мог куда-нибудь уйти, — испугалась и забыла телефон. Лучше бы уж вызвать районную. Время бежит, будет поздно.
Но дверь в телефонную будку оставалась распахнутой, у входа стояли люди и слушали ее разговор с Серафимой Игнатьевной и хором подсказывали вылетевший из ее памяти номер.
— Здравствуй, Настя! — изумленно отозвался отец.
Она так наволновалась, так была придавлена неотвратимым, поглядевшим на нее из потухающих глаз часовщика, что, услышав отца, не сразу могла заговорить.
— Настя! Где ты? — звал отец.
— Папочка, папочка! Скорее приезжай! Спаси его!
— Успокойся, Настя. Сейчас приеду, — коротко ответил отец.
Какие-то люди провожали ее обратно через улицу и двор до старинного крыльца с полукружием стертых ступеней. Кто-то набросил ей на плечи платок. Кто-то жалел часовщика:
— Натерпелся, сердешный, за жизнь! А помрет, и помянуть некому. Бобыль.
В коридоре ходили на цыпочках. Растрепанная женщина с цыганской смуглотой лица озабоченно пронесла к Давиду Семеновичу грелку.
— Где доктор? Отчего нет доктора? Никогда их вовремя нет! — возмущался лысый человек в роговых очках. Он шагал вперед и назад, закинув руки за спину, и его глаза, круглые и желтые, как у филина, глядели испуганно сквозь стекла очков.
Скоро приехал отец. Он вошел быстрой походкой, на ходу скинул пальто и бросил на стул в коридоре.
— Где вымыть руки?
Его повели в кухню мыть руки, и человек в роговых очках торопливо шагал сзади, неся его докторский чемоданчик, и вытягивал шею, слушая, что говорит отец.
— Когда случилось? Какая помощь оказана? Раньше сердечные припадки бывали? — быстро и отрывисто спрашивал отец.
Из кухни он появился так же стремительно, вытирая полотенцем руки. Настя стояла у двери. Он сунул ей полотенце и ничего не сказал. Может быть, он ее не заметил. Он взял у лысого человека свой чемоданчик. Перед ним расступились, давая дорогу в комнату, где под ватным одеялом на двуспальной кровати, запрокинув голову и уставив в потолок мутный взор, лежал часовщик с серым лицом.
— Закройте дверь, — распорядился лысый мужчина в роговых очках. — Живешь, живешь — и на тебе вдруг… — Он снова зашагал взад и вперед по коридору, и видно было, что ему тоскливо и страшно.
Настя взяла со стула пальто отца и села на стул. Она держала пальто в охапке, прижимая к груди. Пальто было знакомое, старое, из драпа-велюра мышиного цвета, и было приятно трогать его шелковистый, теплый ворс. Милое пальто! Родное пальто!
Отец в комнате часовщика, все казалось не так безнадежно. Появилась надежда. Как им уверенно жилось с мамой при папе! Когда нависала беда, они с мамой тушевались, а он действовал, он не терялся.
Долго он там! А лысый в очках все шагает и потихоньку шарит под душегрейкой.
— Вы знаете адрес этого доктора? — спросил он, останавливаясь возле Настиного стула. — Кажется, солидный специалист? Откуда вы его знаете?
Дверь из комнаты часовщика отворилась, и появились отец и черноволосая растрепанная женщина, которая взволнованно напяливала на себя шерстяную кофтенку и слушала отца, глядя на него снизу вверх. Отец втолковывал ей, куда позвонить, чтобы вызвать сестру, и какие нужны лекарства. Она слушала и с готовностью, охотно кивала. Отец вырвал из блокнота листок, что-то написал и передал ей, и она побежала бегом.
— Чтобы сейчас же, немедля! Сошлитесь на меня! — крикнул вдогонку отец.
— Ладно. И заводским сообщу.
Лысый мужчина в очках, оттесняя соседей, протолкался к отцу.
— Что? Что? Что? — спрашивал он и просительно трогал его за рукав.
— Что в эти годы бывает? Обыкновенное дело. Инфаркт, — ответил кто-то.
— Стало быть, крышка, — упавшим голосом проговорил мужчина в очках и сунул ладонь под душегрейку.
— Вы знаете, что… приняли бы вы валерьяновки, — сказал отец, повязывая шею шарфом.
14
Стемнело, а двор побелел.
Снежком припорошило кучи щебня и строительного мусора, и стало чисто, воздух был полон тонкой свежестью первого зимнего дня.
— Тебе холодно, Настя? — спросил отец.
— Нет, не холодно. Папа, он не умрет?
— Кто знает… Может быть, выкарабкается. Во всяком случае, я сделаю все, что умею.
Они прохаживались по двору вдоль окон старого флигеля, где один за другим зажигались огни под цветными абажурами. Окно часовщика чуть освещено, горела слабая настольная лампа. Кто-то из соседей остался при нем, пока приедет сестра.
— Я его знала недолго, но что-то с ним связано важное. Он дождался вести. Спасибо, что дождался, да, папа? Он сказал: «Мне отпущение». А со мной, папа, переворот. Мне хочется ничего не бояться. Я не боюсь комсомольского собрания, и ничего, ничего! Папа, не называй меня больше кисляем…
— Ты не кисляй.
— …И жизнь мне кажется очень серьезной. Я поняла, папа. Может, из-за Леночкиной судьбы? Или отчего? Скажу Галине, и она поверит, я знаю, она друг. И Димка самый верный мой друг. И папа, папа, я рада, что мы с тобой встретились! Я думала, мы расстались навсегда.
— Мы не расстались, — сказал отец.
— …Когда я пришла на завод, я думала: будни, господин Случай. Так говорил Абакашин. И я так
