Лила была как яркий горный цветок, распустившийся среди вольного горьковато-сладостного благоухания чемерицы и можжевельника, папоротника и сосновой смолы. От ее отроческой худобы, малокровия, признаков отравления никотином за время работы на складе не осталось и следа. В округлившихся формах ощущалась сила и гибкость пантеры. Солнце покрыло ее лицо ровным медно- красным румянцем, на слегка обветренной коже еще не было ни морщинки, а ее медный оттенок подчеркивал голубое сияние глаз. Эти глаза, поразительно прозрачные, выражали спокойную уверенность Лилы в своем нравственном превосходстве, и в то же время в них нетрудно было заметить затаенную игривость, которая отдаленно напоминала кокетство женщин из другого мира, но привлекала гораздо сильнее, так как была безыскусственной. На груди у нее перекрещивались ремень автомата и пулеметная лента. И все это вместе создавало образ женщины, которую каждый день подстерегает смерть. Она смотрела на Павла с некоторым раздражением. Лицо у него осталось таким же мужественным, как и двенадцать лет назад. Под коричневой рубашкой угадывались твердые мускулистые руки, которые когда-то обнимали ее так крепко, что она замирала в объятиях. И даже взгляд его не изменился. Этот взгляд по- прежнему воспламенял в ней любовь и ревность. «Он идиотски красив, – со злостью подумала она. – Как раз во вкусе той кошки, с которой он провел ночь в Чамкории».
– Все тот же! – признала она, с неудовольствием протягивая ему руку. – Ничуть не изменился! И вид у тебя все такой же.
Он не почувствовал скрытого упрека в ее словах и сказал сердито:
– Наконец-то соблаговолила явиться! Почему ты не пришла вечером?
– Потому что отшагала сорок километров за день. Не затевай ссоры с первой же минуты.
– Ссориться мы будем потом. Разве ты не получила моего письма из Ленинграда? Я предлагал тебе взять отпуск одновременно со мной и провести его вместе.
– Получила, по мне не хотелось проводить лето без моих товарищей.
– А почему ты даже не ответила на это письмо?
– Потому что оно было полно всяких глупостей! – Она рассмеялась небрежно и равнодушно. – Мне рассказывали, что ты научился хорошо говорить по-монгольски. А потом изучил китайский язык. Это правда?
– Отчасти! Я имею звание полковника Красной Армии, три года служил в Алма-Ате. Но китайский – это уж выдумка, которой кто-то украсил мою биографию.
– Значит, с нефтяных промыслов Аргентины – в Испанию, а из Испании – в Алма-Ату! Красота! Скоро тебе будет тесно на земле.
– В этих странах я многому научился.
– И в каждой оставил по разбитому сердцу, а?…
– Ты по-прежнему высокого мнения о моей личной жизни.
– Я всегда отделяла ее от твоих заслуг как коммуниста.
– Благодарю за уточнение.
– Если бы я не отделяла одного от другого, мне было бы очень тяжело, – сказала она. – Тогда я бы слепо любила тебя или так же слепо ненавидела… А сейчас я знаю, как нужно относиться к тебе.
– Ты в этом уверена? – спросил он хмуро.
– Да! С каких пор ты знаком с Ириной?
– С какой Ириной?
– Как «с какой»? Значит, пытаешься все скрыть? С любовницей твоего брата!
– Мне нечего скрывать! – Павел рассмеялся. – Просто я забыл о ее существовании! Так, значит, эта сплетница Варвара доложила тебе о своих подозрениях! Ну и что же? Ты считаешь Ирину своей соперницей?
– О, я не так самонадеянна!
– Глупости говоришь! – Павел нахмурился. – Ты знаешь ее?
– Знаю.
– Она но донесет на меня в полицию?
– Вряд ли! Хотя бы потому, что ты неплохо забавлял ее.
– Довольно болтать. В этой женщине есть что-то трагическое, и это заставило меня призадуматься. Может быть, на меня повлияла необычность встречи, горечь ее слов. Сейчас они кажутся мне слащавой исповедью – этой женщине, должно быть, хотелось оправдаться или покаяться в своих пороках и падении.
– И вот эта горечь и подействовала на тебя, не так ли? Тебя взволновали ее красивое лицо, чудесные руки, золотистая, как янтарь, кожа? Что говорить, от нее исходит теплота, душевная и телесная, которая заставляет мужчин забывать о ее пороках. И все это умело переплетено с аналитическим умом, красноречием и пассивностью перед злом. Вот ты и призадумался! Браво, товарищ инструктор партизанского штаба! Я до глубины души растрогана твоей впечатлительностью!
Лила опустила голову и рассмеялась, прикрыв глаза темными от ружейного масла, огрубевшими ладонями.
– Лила! – Голос Павла пресекся от внезапного волнения. – Почему ты смеешься надо мной? Двенадцать лет я ждал этого дня.
– А зачем тебе я? – удивленно спросила она, приподняв голову.
– Затем, что в тебе воплощено все прекрасное, за что мы боремся.
– Хороший лозунг, – сказала она. – Но нам, трудящимся женщинам, не хватает утонченности полночных
