слева, – и он спасен. Не будут же они терять время и гнаться за ним в темноте. До людей, которые идут впереди и позади него, сейчас не менее десяти метров, значит, остается одни Ляте.
Капитан Джинс тихо спросил:
– Ты не развяжешь мне руки, чтобы я мог покурить?
Ляте в ответ цокнул языком. Капитан Джинс знал, что на Востоке это означает решительный отказ.
– В походе курить запрещено, – сказал немного погодя Ляте.
– Тогда передвинь узел повыше! Веревка натерла мне руки.
Это была правда. Ляте слишком усердно скрутил веревкой руки пленника, но сейчас он не нашел нужным ответить. Стоит ли беспокоиться о руках, когда тебя скоро расстреляют?
– Ты боишься, что я убегу? – почти простонал капитан Джинс.
– Верно, – подтвердил Ляте. – Если ты убежишь, мне не сносить головы.
Ляте надеялся, что это признание положит конец бесполезному разговору, по капитан Джинс не унимался:
– А почему б и тебе не убежать со мной?
– Что?…
Англичанин повторил лихорадочно, шепотом:
– Почему б и тебе со мной не убежать?… Получишь пять тысяч лир.
Наступило молчание, и с равнины донеслись какие-то неясные, приглушенные шумы.
– Ты знаешь, что такое пять тысяч лир? – спросил капитан Джинс.
Ляте не имел об этом понятия, но он помнил, что какая-то темная сила истребила всех мужчин его рода.
– Постой, собака! – проворчал он. – Коли норовишь убежать, значит, ты и вправду фашист…
Ляте тихо свистнул. Из темноты появился человек.
– В чем дело, Ляте? – спросил он.
– Прикончу я его, чтоб он мне голову не морочил.
– Предлагал тебе что-нибудь?
Македонец мрачно ответил:
– Деньги.
Человек на мгновение замер.
– Не торопись! – сказал он, помолчав. – Я спрошу комиссара.
Он исчез во тьме, а когда вернулся, зажег фонарик и осветил им клочок бумаги, который принес с собой. Ляте учился только до второго класса. Однако он сумел прочесть на бумажке слово «смерть», нацарапанное рукою Шишко.
Капитан Джинс все понял и из последних сил постарался сохранить хладнокровие. Но когда Ляте направил на него автомат, англичанин дико, истерически закричал. Ляте выругался и несколькими выстрелами заставил его умолкнуть.
Тихой звездной ночью партизаны приблизились к станции, разделились на группы и заняли исходные позиции в редкой лиственной роще на террасовидной возвышенности, между горным склоном и равниной. Люди полушепотом обменивались короткими фразами, сердца их бились напряженно, пальцы в последний раз ощупывали оружие. Наступил самый мучительный момент перед сражением, когда храбрые погружаются в угрюмое спокойствие, а робкие предаются мелочным сетованиям.
Варвара, храбрая умом, но робкая сердцем, стояла па опушке рощи и пристально вглядывалась вперед. Отсюда были видны огни станции и почти вся равнина. Простор и бледные звезды пробуждали в ее душе ощущение бесконечности, а трепещущие огни станции – острую болезненную жажду жизни. Эти чувства вступали в трагическое противоречие, от которого ее сознание тщетно пыталось избавиться. Бесконечность одушевляла пафосом борьбы, а жажда жизни перерастала в малодушное отвращение к опасности, к бою, к смерти и ко всему, что могло уничтожить Динко и ее.
На открытом пространстве перед станцией она увидела призрачные тени десятка мужчин – командиров отде-лений, которые осматривали местность и получали от Динко последние указания. Командиры удалялись один за другим, они возвращались к своим людям, укрывшимся в лесу или где-нибудь в овраге на склоне горы. Наконец на открытой местности остались только две тени – одна высокая и стройная, другая – низкорослая и широкая. Тени пожали друг другу руки. И будь Варвара рядом с ними, она услышала бы слова двух мужчин, которых разделяли их характеры, по объединяли убеждения. Один был молод, вспыльчив и угрюм, другой – стар, спокоен и мудр. Старый сказал молодому:
– Эта операция будет последней, но самой тяжелой из всех, какие мы до сих пор проводили… Прощай, может, не увидимся больше.
Молодой ответил сухо и равподушпо:
– Надеюсь, увидимся.
Варвара не слышала этих слов, но, если бы они до нес долетели, ей могло бы показаться, что молодой – это Шишко, а старый – Динко. И тогда она снова подумала бы, как думала не раз: настоящий коммунист тот, кто любит жизнь и людей.
Но сейчас она об этом не думала, а всматривалась в коварный мрак, скрывавший проволочные заграждения и пулеметные гнезда укреплений бензохранилища. Она всматривалась в станционные огни, слышала свист маневрового паровоза, который тянул из тупиков вагоны-цистерны. Формировали состав.
