– А куда вы отправились потом?
– Потом? – Лихтенфельд поднял брови, словно стараясь вспомнить что-то несущественное. – Я был в одном баре.
– Кто вам разрешил?
– Мне? – обиженно спросил Лихтенфельд.
– Вам, конечно! – повысив голос, сурово проговорил бывший летчик. – Сколько раз надо повторять, что мы не должны выдавать свое присутствие здесь!
– Кто увидит меня в каком-то баре?
– Шпионы увидят! – покраснев от гнева, крикнул фон Гайер. – Шпионы!.. Как раз те, кто не должен знать, что мы в Болгарии. Наши враги завтра же предложат торговые переговоры болгарскому правительству.
– И никогда не заключат соглашения.
– Довольно!.. Для пас каждый день стоит целого года.
Лихтенфельд, ничего не ответив, героически выпил кофе с пенками. В груди его поднималась глухая ненависть к Германскому папиросному концерну, к Гитлеру, ко всем национал-социалистам, столь бесцеремонно попирающим свободу одного из Лихтенфельдов.
Решение вступить в гитлеровскую партию возникло у него в один прохладный весенний вечер, когда по Унтерден-Линден маршировали толпы в форменных фуражках с факелами в руках, распевая гимн «Хорст Вессель», а на площадях горели костры из книг. Бой барабанов и мерный топот нескольких тысяч сапог опьянили Лихтенфельда. Вечер закончился дикими воплями в пивной, куда он зашел, чтобы подчеркнуть свое дружеское отношение к народу. Аристократы, капиталисты и рабочие клялись в верности человеку, который обещал им весь мир… Э, к чертям собачьим! Лихтенфельд больше не верил подобным обещаниям. Теперь каждый дурак мог приказать ему что угодно. Ему, представителю рода Лихтенфельдов!.. Безобразие!
Барон хотел было ответить мягко, но с достоинством, однако прикусил язык, заметив, что Прайбиш делает отчаянные гримасы, убеждая его молчать.
– Кто дал ваш адрес Кршиванеку? – угрюмо продолжал фон Гайер. – И что это за дама, которая вызывает вас по телефону от его имени?
– Его секретарша, – находчиво ответил Лихтенфельд.
– Почему вы с ним так сблизились?
– Кршиванек – группенфюрер здешних австрийцев, – объяснил барон.
Фон Гайер на это не отозвался. Лихтенфельд, почувствовав почву под ногами, решил перейти в контратаку.
– Мне кажется, что вы слишком много себе позволяете, – едко промолвил он. – Этим может заинтересоваться партийный суд.
Тяжелые, свинцовые глаза пруссака медленно поднялись на собеседника.
– Имейте в виду, Лихтенфельд!.. На этом суде обвинять буду я.
Фон Гайер прекратил работу ровно в двенадцать. Он надел прилично отутюженный темный костюм и заявил подчиненным, что сегодняшний вечер и завтрашний день проведет с Тренделенбургом в Чамкории.
– А вы что будете делать? – строго спросил он.
– Мы думаем еще разок поохотиться на зайцев, – с невинным видом ответил Прайбиш. – Один крестьянин обещал показать нам места.
Перед самым уходом фон Гайер зашел в комнату к эксперту.
– Прайбиш, нынче вечером вам придется притворяться дураком, – сказал он.
– Это мне нетрудно, – добродушно ответил Прайбиш. – С женщинами я всегда вел себя как дурак.
По лицу фон Гайера промелькнула не то гримаса, не то улыбка.
– Вы замечательный человек, Прайбиш!.. Значит, так! Примерно в полночь я застигну вас врасплох. Но до тех пор смотрите, как бы Лихтенфельд и Кршиванек чего-нибудь не пронюхали… Нам надо пошире открыть глаза нашему барону и показать ему, с каким мошенником он хочет связать Германский папиросный концерн… Разоблачение Кршиванека положит конец клевете, которая распространяется о нас в Берлине!
– Так точно, Herr Hauptman![35]
– Держитесь непринужденно и не бойтесь объектива Кршиванека… Первое, что я сделаю, – выну катушку с пленкой… Ясно?… Так что никакая опасность вам не грозит.
– Понимаю, Herr Hauptman.
Фон Гайер надел пальто и в сопровождении Прайбиша спустился по лестнице к широкой садовой аллее, где ждала машина. К ним с иронической почтительностью присоединился и Лихтенфельд.
– Хайль Гитлер!
– Хайль!
Фон Гайер захлопнул дверцу. Он ехал не в Чамкорию, а на обед к Варутчиеву, который пригласил и Бориса. Цепи па задних покрышках автомобиля глухо позвякивали по мерзлому снегу. Над Люлином навис красноватый туман. Из-за кустов, разбросанных по обледенелой равнине, с тоскливым карканьем взлетали вороны и снова опускались на землю. С Витоши дул слабый морозный ветер. Где-то в деревне блеяли овцы.
