– Что случилось, папа? – вдруг спросила Ирина.
Чакыр перевел дух. Голос у дочери был взволнованный, но в нем слышалась искренность и чистота, и Чакыр спросил уже спокойнее:
– Сегодня утром мне сказали, что ты ходила на свидания с сыном Сюртука. Правда это?
– Да, правда, – ответила Ирина.
Лицо Чакыра снова потемнело, вены на висках запульсировали, а на лбу высыпали мелкие капельки пота. Он не мог по достоинству оценить это чистосердечное признание, но все же сохранил спокойствие, необходимое для дальнейшего допроса.
– С какого времени? – хмуро спросил он.
– С прошлой осени.
– Где же вы встречались?
– У часовни.
– А зимой?
– Вечерами – у деревянного мостика, за складом «Никотианы».
– В других местах встречались?
– Нет.
– А какие у вас планы? – В голосе полицейского зазвучала злая насмешка. – Этот гаденыш хочет, чтобы вы немедленно поженились?
– У нас нет никаких планов.
Чакыр взглянул на дочь и онемел. Он был человек старого закала и строгих правил и внебрачную любовь считал подлостью – пользуются мерзавцы женской простотой!
– Значит, так, негодница!.. – вскричал он вне себя. – Ты согласилась развлекать его, как девица легкого поведения!..
– Ты знаешь, что я не… что я не могу быть девицей легкого поведения, – гордо сказала Ирина.
– Я знаю только то, что ты гуляешь с городскими нищими, а надо мной люди смеются… Был бы хоть порядочный человек, а то ведь хвастун и лентяй! Не успели его из милости принять на склад, как он уже бредит миллионами. Ну и дрянь!
Ирина опустила голову. Чакыр умолк, довольный тем, что слова его подействовали на дочь. Ведь он нанес ей удар по самому чувствительному месту – по ее гордости. Он посмотрел на свои большие старомодные часы с турецким циферблатом и скорчил гримасу: опоздал на службу. Быстро поднявшись, он опоясался ремнем с саблей и вышел, громко хлопнув дверью.
В комнату вошла мать. Ирина тихо плакала, по ее смуглым щекам катились слезы, а волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она машинально подняла руки, чтобы поправить прическу, но только еще больше испортила ее. Слова Чакыра жестоко оскорбили ее обостренное чувство собственного достоинства. Мать подошла и погладила дочку по щеке. Ирина во внезапном порыве поцеловала ей руку. Ей показалось, что в этой нежной ласке, в этой огрубевшей, но теплой руке таится такое глубокое сочувствие и понимание, о каком она до сих пор и не подозревала. Наклонившись над дочерью, мать взяла ее за подбородок и осторожно повернула ее лицо к себе:
– Скажи мне все!.. Что-нибудь случилось?
Ирина поняла вопрос и твердо ответила:
– Нет, успокойся… Ничего не случилось.
Она ощутила поцелуй на своем лбу и невольно с глубоким чувством, оставшимся с детских лет, прильнула лицом к материнской груди. От ее тепла на Ирину повеяло чем-то таким надежным, таким прекрасным, милым и нежным, что она зарыдала еще громче.
Мать спросила:
– Вы что-нибудь уже решили?
– Мы пока ни о чем определенном не говорили… Я должна окончить университет, а он хочет выдвинуться… заработать много денег.
– Этого каждый хочет. Но сможет ли он?
– Я знаю… уверена, что сможет.
Мать озабоченно вздохнула.
– Какое жалованье он получает теперь?
– Тысячу двести левов.
– Мало. Этого ему одному не хватит.
– А ты не смотри, сколько он получает теперь! Главный эксперт «Восточных Табаков» предлагает ему двенадцать тысяч в месяц и работу в управлении.
Мать снисходительно улыбнулась:
– Это он сам тебе сказал?
– Да. Но у него есть основания не бросать «Никотиану». Ты не знаешь… не понимаешь, что такое табак.
