Инспектор закурил новую сигарету, медленно пуская правильные колечки дыма. Запах сирени больше не отвлекал его. Немного погодя он снова позвонил, но только раз. Вошел молоденький полицейский, дежуривший у двери кабинета.
– Позови начальника группы штатских! – приказал инспектор.
Через несколько секунд в дверях появился Длинный. На этот раз он был подтянут и опрятен. Инспектор пригласил его сесть и поднес портсигар. Важно нахмурившись, агент взял сигарету. Пока он подносил ее ко рту, крупные желтоватые пальцы его дрожали. Инспектор с отвращением смотрел на них: они напоминали ему пальцы мертвеца.
– Много пьешь, братец, – заметил инспектор. – Уже дрожишь.
– А вы не пьете? – мрачно отпарировал агент.
– Пью, да но напиваюсь. В этом все дело.
Агент усмехнулся. «Придет время, когда и ты будешь напиваться!.. – со злобой подумал он. – И тогда не будешь откладывать ни на костюм, ни на белье, ни на красивый галстук, а все жалованье будешь тратить только на водку… А когда не останется денег, чтобы напиться, будешь дрожать, как я». Но инспектор и не подозревал о горьких мыслях агента.
– Ты следишь за рыжим евреем и младшим сынком Сюртука? – спросил он, пренебрежительно глядя на безобразные руки Длинного.
– Нет, – ответил агент.
– Это почему?
– Потому что они анархисты.
– А может быть, они ловко отводят нам глаза?… На прошлой неделе я ехал на частной машине и видел их в Малинове. Что они снуют по околии?
– Группы анархистов есть и в деревне, – сказал агент.
Инспектор умолк и медленно затянулся сигаретой. Взгляд Длинного тяжело блуждал по комнате. Наконец глаза его тупо уставились на красивые руки инспектора.
– Мне пришла в голову одна мысль, – прервал молчание инспектор. – Устроим этим двоим очную ставку с Джонни.
– Нет смысла, – равнодушно возразил агент.
– Почему нет смысла?
– Потому что Джонни помешался от страха и в каждом, кого мы ему показываем, признает убийцу. Даже в переодетом Бойникове признал убийцу, если помните… А обвинить младшего Морева – дело нелегкое. Брат его – важная персона. Так, пожалуй, и со службы вылетишь.
Инспектор промолчал, но в душе согласился с агентом.
– А что у рабочих? – спросил он.
– Ничего. Активисты агитируют за стачку.
– Пусть агитируют. Нам важно нащупать руководителей… Твои люди регулярно следят за Лилой?
– Нет.
– Как так «нет»? – рассердился инспектор. – Ведь я категорически приказывал тебе!
– А за кем вперед следить?… Ребят не хватает.
Инспектор гневно вспыхнул:
– Должно хватать, слышишь? Должно, иначе нельзя Поменьше торчите в корчмах! Устои государства рушатся, а вам на это наплевать!.. Отребье, канальи! Нет, подам в отставку!.. Не могу больше с вами работать!..
Инспектор вскочил и лихорадочно забегал по комнате Лицо его побагровело. Наконец он успокоился и глухо приказал:
– Сообщи секретно в Софию: за этим агрономом из министерства земледелия следить при каждой его командировке в провинцию.
Лила приехала в Софию на областную конференцию и остановилась в пригороде «Надежда» у одного товарища с которым обменялась паролем как-то натянуто и холодно.
Товарищ этот жил в одноэтажном ветхом домишке стоявшем посреди просторного двора, с колодцем и несколькими фруктовыми деревцами в цвету. В домишке было две комнаты, в одной жили, вторую занимала столярная мастерская. Очевидно, домовладелец был не рабочий, а ремесленник.
Лила испытала какое-то неприятное ощущение. То был не страх, а неудовольствие – ведь ей, вероятно, предстояло ночевать под одной крышей с незнакомым товарищем. Она с трудом привыкала к нелегальным встречам, к тому, что на партийной работе приходится быть выше условностей. Незнакомый товарищ оказался человеком небольшого роста, с бледным лицом и серыми глазами. У него были пепельно- белокурые волосы, несколько поредевшие на темени. Он казался очень замкнутым, и Лиле стало не по себе.
– Это ваш дом? – спросила она, входя в комнату.
– Нет, зятя и сестры, – ответил тот. – Они уехали из Софии и временно уступили его мне.
Лила оглядела комнатку. Убранство ее говорило о некоторой зажиточности хозяев: вся мебель – двуспальная деревянная кровать, зеркальный шкаф и ночная тумбочка, – очевидно, была изготовлена самим хозяином дома – столяром. На кровати лежало чистое покрывало ручной вязки, а на стене над нею висела фотография: женщина в подвенечной фате и молодой мужчина с подстриженными усиками, горделиво выпятивший грудь.
