Ветка качнулась. Птица потрепыхала крыльями, раздумывая, улетать или нет.
Доехали на такси до Алькиного дома, она потянулась поцеловать на прощание, я не шелохнулся, ну она и вышла. По спине видел: сначала хотела дверью хлопнуть, потом раздумала и закрыла бережно. Оглянулась и ласково зажмурилась для меня через стекло.
Таксист дал по газам. Я ему уже сказал, куда поедем, Максим Милаев подкинул адресок.
Спустя час, предварительно примерив пластилиновую улыбку, от которой заболело где-то в переносице, надавил на кнопку звонка. Звонок был тихий, как перегревшаяся на солнце муха.
Дверь открылась сразу, словно хозяин стоял возле нее, притаившись.
Объяснилось все проще.
— Вы что, прятались под дверью? — спросил он недовольно, щуря ангинные свои глаза, и тут же спокойнее пояснил: — Я как раз собрался покурить… Не постоите со мной?
Вопрос, впрочем, он задал так, что не могло идти и речи об отказе.
— Как вы вошли сюда? — спросил он. — Тут же замки… коды… Все боятся, что их украдут! — громко добавил он, пропуская идущую вниз женщину и будто обращаясь к ней. Она не подала вида.
— Девочка входила… — ответил я.
— Девочка… — повторил он, неизвестно что имея в виду, может быть, просто пробуя, как слово лежит на языке.
Его звали — я проверил еще раз в записной книжке перед входом в подъезд — Платон Анатольевич.
В халате все профессора смотрятся странно, особенно высокие. Если у них голые ноги под халатом — совсем невыносимо, но у этого были брюки, синеватого такого цвета, как обычно у врачей в больницах. И не тапки, а легкие остроносые туфли.
Всё те же волосы, зачесанные назад, всё та же бледность щек. Он как-то очень быстро, не прошло и минуты, выкурил одну сигарету и, пока та дымилась в консервной банке, прикурил вторую. Мы не успели, пока он курил, перекинуться и словом.
Платон Анатольевич всё время будто прислушивался к происходящему в его собственной квартире.
— Ну что?.. — спросил он неопределенно. — Как ваши изыскания?
Неожиданно он вперил взор в меня и поинтересовался вполне конкретно:
— Вы, собственно, чем занимаетесь? Вы ведь, как я понимаю, не из органов?
Я передернул плечами, посмотрел сначала в банку на дымящийся бычок, но там ответа не было, потом перевел взгляд на номер квартиры, «17», он также ничего не пояснил, остроносые туфли нетерпеливо перетаптывались…
— Впрочем, это неважно… — Платон Анатольевич затянулся три раза подряд, кинул в банку еще одну сигарету, не утруждая себя затушить ее, и распахнул дверь в квартиру.
— Вас не поймешь, — говорил он, не оборачиваясь. — Кто-то из администраций, кто-то из консультаций, кто-то из… Вы только мешаете работать. Но я не хочу работать, и ваши визиты дают мне возможность не работать и одновременно вымещать на вас раздражение, что вы мешаете мне работать. Понимаете, как удобно? — он обернулся ко мне, быстро и серьезно посмотрев в глаза.
Я столь же быстро, но с рассеянным взором кивнул.
— «Понимаете…» — повторил он за собой иронически. Я еще в прошлый раз заметил, что ему нравится слегка ерничать над собеседником.
Кабинет у него оказался почти пустым: стол, кресло и стул, шкаф, окно без занавески, вид на бетонную стену.
Я ожидал, что тут будут какие-нибудь… не знаю, колбы и прочие склянки. Нет, только пустой стакан на черном столе.
Платон Анатольевич сел как-то странно: на табуреточку у подоконника, оставив пустым кресло возле стола — на котором сидеть по праву должен был он, а не я.
Нерешительно оглядевшись в поисках кушетки или хотя бы коврика, я услышал повелительное:
— Садитесь-садитесь.
Кресло показалось каким-то шатким, я специально держал спину прямой, потому что был уверен: если паду на спинку — завалюсь и грохнусь.
— Ну-с? — спросил Платон Анатольевич, явно пародируя кого-то, но безо всякого лукавства в глазах.
Стараясь удерживать равновесие и оттого расширив глаза, я безмолвно смотрел на хозяина кабинета.
Неожиданно он скорчил уморительную гримасу — спустя секунду я понял, что это Платон Анатольевич изобразил меня.
— Вас не пучит? — спросил он мрачно, стремительно сменив выражение лица.
— У меня есть несколько вопросов, — нашелся наконец я.
— Слушаю вас, — отозвался он. В ответе его почему-то послышалось не столько раздражение на бестолкового гостя, сколько усталость от самого себя, мучимого желанием сострить на любой жест нового собеседника и изначально находящего любую собственную остроту пошлой.
Мне даже показалось, что он уже раскаивается в том, что усадил меня в собственное кресло.
— Эти недоростки — вы знаете, в чем они виноваты? Откуда их взяли?
— Нет-нет-нет, — отмахнулся он. — Это вообще не мое дело.
— Как давно вы занимаетесь этими вещами? — быстро спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему, а то он вообще мог перестать разговаривать.
Профессор вздернул бровь, тут же раздумал вульгарно острить по поводу «этих вещей» и спокойно сказал:
— Вообще я занимаюсь другими вещами, насколько помню, в прошлый раз я попытался более-менее внятно это изложить. Впрочем, вы наверняка интересуетесь в более конкретном разрезе, а именно: как давно я имею дело с детьми, склонными к насилию. Отвечаю: давно. Время от времени, и не сказать, что с какими-то определенными целями, меня вызывали… Куда надо. И я общался. Результат всегда был более- менее понятен: отягощенные социальными проблемами те или иные психические отклонения.
— И только в том случае, которым вы занимаетесь сейчас, это не так?
Платон Анатольевич пожал плечами и промолчал.
— Говорят… И пишут часто… о таких подростках, которые называются индиго, — начал я.
— Вы всю эту галиматью про индиго забудьте раз и навсегда, — тряхнув волосами и скривив красивый рот, прервал меня Платон Анатольевич. — Нет никаких индиго. Есть биология, химия, физика. Индейцы есть, индейки, индюки… ингредиенты, инсинуации, инсталляции… Индира Ганди была, но ее сожгли и развеяли. А индиго нет и не было никогда.
— У тех подростков, с которыми я работаю сейчас, — сказал Платон Анатольевич, чуть подрагивая красивой щекой, — есть общие родовые черты: повышенный уровень стрессовых гормонов и высокая активность в области миндалин и передних отделов гиппокампа головного мозга. Какие гены за это отвечают — я не знаю. Но пытаюсь разобраться. И вообще меня это волнует куда больше, чем… Вы ведь пришли ко мне подтвердить свои мистические опасения? Человек и его грешная суть, очищение, светопреставление и так далее. Мистика, знаете, это что-то вроде онанизма. Идите куда-нибудь в поэтический кружок, где незамужние дамы и… Вот туда.
В соседней комнате что-то громко упало.
— Ты опять куришь дома? — раздался высокий женский голос. — Ну сколько можно?
Платон Анатольевич встал и резко захлопнул форточку. Потом опять ее открыл. Потом повернулся и сказал лязгающим, нетерпеливым голосом:
— Знаете, вам пора.
И сделал такое движение, словно собирался поднять меня за шиворот, но с трудом сдержался.
«…а чем черт не шутит? — думал я. — Кстати, да, чем?»
Некоторое время безуспешно пытался разрешить еще и этот вопрос, но оставил на потом, разыскивая в мобильных контактах Слатитцева.
