Полупустая.
Проверяют документы у задержанных.
Он видит Лену.
Она говорит что-то, доказывает полицаю.
Тот машет рукой: «Проваливай!»
Свободна!
И вдруг Тюрин с камерой в руке:
— Держите девчонку!
Мишка прыгает вниз.
Зачем? На помощь! Это бессмысленно. На помощь!
Прыгает. Падает.
Вскакивает. Падает. Подвернулась нога.
Сидит на груде битых кирпичей.
Из-за стены шум автомобилей, увозящих задержанных.
Увозящих Лену.
Навсегда. Навеки...
Режиссер посмотрел на часы.
— А, между прочим, время приближается к режиму.
Действительно, солнце заметно переместилось на запад.
— Поедемте с нами на съемку, Михаил Васильевич. Посмотрите, покритикуете, — предложил Сергей Константинович.
Моргунов встал. Наблюдавший за ним Лаврентьев видел, что он не хочет ехать на съемку, но вмешался Федор, подхватив Моргунова под руку:
— Это крошечный план, но хочется знать, «увидите» ли вы его или он покажется вам сплошной бутафорией...
И они увлекли Моргунова, а Лаврентьев, который не собирался ехать на съемку, вышел во внутренний гостиничный дворик с модным мелким бассейном, выложенным мозаикой, изображающей морское дно с осьминогообразными чудищами. У бассейна стояла Марина и бросала в воду собранные со стола крошки.
— Подкармливаете осьминогов?
— Мечтаю поймать золотую рыбку.
Красноперые нездешние рыбки стайкой кружили в бассейне.
— Почему вы не поехали на съемку?
— Неинтересно. Будут снимать какого-то солдата на фоне колонны.
— А вы лентяйка, Марина.
— Ужасная, — охотно согласилась она. — Люблю спать, люблю бездельничать... Но если серьезно, я не хотела ехать с этим человеком, Моргуновым, кажется?
— Обиделись на него?
— Наоборот. Я его понимаю. Он ведь совсем другую девушку любил. А я... — Она провела ладонями сверху вниз, от ушей с большими яркими клипсами до загорелых коленок. — Наверно, ему просто надругательством показалось, что я буду Лену играть. Как вы думаете?
— Да, Лена была другой, — ответил Лаврентьев.
— Вы это так сказали... Будто знали ее.
— Я ведь жил в то время.
— И те девушки до сих пор кажутся вам самыми лучшими?
— Не знаю. Не сравнивал.
— Понимаю. Вы однолюб. Не видите никого, кроме своей жены.
— Семейная жизнь у меня не сложилась.
— Разошлись?
— Марина, вам никогда не приходилось слышать слово «бестактность»?
Она сделала гримаску.
— Все-таки вы, — девушка запнулась, подыскивая подходящее слово вместо обидного «старики», — вы, люди старшего поколения, ужасные...
— Зануды, — подсказал Лаврентьев.
Марина расхохоталась.
— Спасибо. Я так и хотела сказать, но побоялась. У вас какой-то комплекс неполноценности. Вы все болезненно следите, чтобы вам оказывали почтение. Пусть за спиной хохочут, на это вам наплевать. А в глаза обязательно: «Дорогой Иван Иваныч...»
— Меня зовут Владимир Сергеевич.
— Я помню. Вы, по-моему, лучше других. И все-таки... Я, например, не представляю, чтобы я потребовала от своей дочери показного уважения. Или она будет меня уважать, или нет. Лицемерия мне не нужно.
— Разве я добивался от вас лицемерия?
— Нет, это я вообще. На тему «отцы и дети».
— Заведите детей, и ваш взгляд на проблему начнет меняться.
— Вы уверены?
— Думаю, не ошибаюсь.
— Это ужасно! Выходит, все течет, но ничего не меняется? Как же возникнет новый человек?
— Новый человек?
— Ну а как же! Посмотрите, сколько вокруг самодовольных мещан! По-вашему, всегда так будет?
— По-моему, всегда будут хорошие люди.
— Вы увиливаете от прямого ответа. Вас устраивает обыватель?
— Что такое обыватель?
— Ах вы и этого не знаете! Ну, предположим, человек, украшающий комнату книгами, которых не читает.
— А раньше разводил герань и держал канареек?
— Хотя бы.
— Милая девушка! Раньше обыватель разводил герань, а интеллигенты собирали библиотеки, а теперь обыватель скупает книги, а интеллектуалы не прочь полюбоваться цветочком на окошке...
— Что вы этим хотите сказать?
— Создается впечатление, что интеллигент отстает от обывателя.
— Это парадокс или вы меня идиоткой считаете?
— Это шутка, если хотите. Но в каждой шутке есть доля грустной истины.
— В чем же она?
— Не берусь судить, но я бы обратил внимание на это чередование: герань — книги, книги — герань.
— Опять все повторяется?
— Кроме людей.
— Не понимаю, — произнесла она серьезно.
— Ярлыки повторяются, моды повторяются, мысли повторяются, а люди никогда.
— Как отпечатки пальцев?
«Отпечатки пальцев?»
Эти слова возвращали к реальности прошлого. Лаврентьев пожалел о том, что втянулся в спор. Собственные фразы показались фальшивыми, наполненными мнимой значительностью, которая всегда отталкивала его. Он испытал неприязнь к Марине, красиво стоявшей на краю красивого бассейна.
— Простите, я не люблю рассуждений на общие темы. Желаю вам поймать свою золотую рыбку.
Она глянула удивленно.
— У меня есть отвратительная особенность — вызывать в людях раздражение.
— Не огорчайтесь. Я просто не люблю модных споров. Всех этих словопрений от незнания, даже от
