Так мы прибыли в Харанхой.
Когда Оскал взял билет, до отхода поезда оставалось всего четверть часа. Мы стояли возле вагона и обменивались последними глупостями, когда я заметил, что прапорюга уже машет мне клешней от своего шестьдесят шестого.
— Ну вот, пора мне, брат, — прервал я поток гонива, мотнув головой в сторону Зырянова. — Видишь, уже начальство нервничает.
— Ну что ж, — вздохнул Оскал. — Флаг в руки.
— Барабан на шею, — добавил я.
— Попутный пинок под зад, — засмеялся Оскал.
— Да, и паровоз навстречу.
— Кстати, о паровозах, — Оскал оглянулся. — Наверное, пора мне уже внутрь…
Внезапно лицо его окаменело. Он стоял и смотрел куда-то вдоль вагонов.
— Что случилось, брат? — я хлопнул его по плечу. — Голых баб увидел?
Он молча ткнул пальцем. Вагона через три у подножки курили несколько парней. Несмотря на гражданскую одежду, сразу было видно, что это дембеля.
— Кто это?
— Это они… — пробормотал он. — Помнишь сон? Те, через три вагона, тоже заметили нас. Они перекинулись парой фраз, побросали бычки и исчезли в вагоне.
— Все, как во сне…
— Не все, — перебил я Оскала. — Не все. Послушай, брат, да неужто ты их не вырубишь? Лось ты или не лось?
— Уже нет… — произнес он, не спуская глаз с того места, где еще дымились на асфальте окурки. — Выдохся лось. Запал вышел…
— Э, братуха, так, может, ты этим поездом не поедешь, а? А чего? Будем считать, что машина по дороге сломалась, и ты опоздал. Сдашь сейчас билет, возьмешь другой, на следующий поезд, и дело с концом? А, брат?
— И дело с концом… — деревянным голосом повторил он. — Да уж, чего легче — сдать билет, уехать следующим поез… А хера им! — вдруг взорвался он. — Тоже мне, мальчика нашли, от мазуты паршивой по поездам бегать! Да я их, козлов!.. Так, короче, Андрюха, ты, наверное, езжай, а то вон у Зырянова сейчас грабля от махания отвалится…
— А ты?..
— Я? Я еду домой. На дембель. Этим поездом. И хер я на всех ложил. Понял, да?
Мы обнялись, он оттолкнул меня и торопливо поднялся в тамбур. Я еще раз махнул рукой и, оглядываясь, побрел к шестьдесят шестому, где прапорщик Зырянов уже охрип от мата. Был момент, когда мне показалось, что Оскал хочет спрыгнуть на землю, но потом губы его пробормотали что-то крепкое, он презрительно сплюнул и, не взглянув на меня, исчез внутри вагона. Зеленая металлическая дверь с лязгом захлопнулась за ним.
Я безусловно согласился с Зыряновым, что большего придурка, чем я, он в жизни своей не видывал, потом забрался в кузов, устроился поудобнее между бочками с соленой рыбой и ящиками консервов и закурил. Я возвращался в батальон…
Глава 5
Известие о смерти Оскала мы получили недели через две, когда на железнодорожном перегоне между Селенду-мой и Гусиным Озером был найден изуродованный до неузнаваемости труп, опознанный только по найденным на нем документам.
В это время мы втроем — вместе с Банником и Гуляевым — жили в запасном районе. Обычно зимой здесь пусто, только в феврале, во время больших учений, появляются люди. Вот нас троих и поставили надзирать за всем этим хозяйством.
Запасной район — это такой себе пупок площадью в несколько квадратных километров между сопками, поросший густым старым лесом. В лесу квадратом натянута колючая проволока. Внутри квадрата — подземные бункера, коммуникации, капониры. Сюда должна переместиться головка корпуса в случае войны.
Мы живем в небольшой бревенчатой хибаре неподалеку от ворот. В домике есть три топчана, печка-буржуйка и стол с телефонным аппаратом. Раз в неделю в запасной район приезжает шестьдесят шестой и тощий молчаливый старший прапорщик выдает нам продукты на семь следующих дней.
Здесь клево. Никакого начальства. Никакой службы. А главное — никакого палива. Ни по каким вопросам. И я этим пользуюсь. В полный рост. Моим молодым уже впору выть на луну от того дроча, который я им тут исправно обеспечиваю каждый день. И ведь никуда им от меня не деться — вот что клево. Да и куда тут денешься, если вокруг на километры ни одной живой души, только снег, сопки и мороз. И настроение у меня здесь клевое. Благодушное, умиротворенное такое. Всыпешь чмырям по самые гланды, потом выйдешь на улицу перекурить, а вокруг тишина, спокойствие, белизна, ну просто палата реанимации корпусного госпиталя, да и только. Покуришь, поза-висаешь, на всю эту медицинскую красоту глядя, и снова внутрь, чтобы дроч, чтобы ублюдки мои нюха духанского не теряли.
Чего только они у меня не делали: и в одном нательном белье в снегу отжимались, и босиком к поленнице за дровами бегали, и постились, и по ночам в шинелишках своих несли посменно караул у ворот, а уж по морде и вовсе огребались без числа. И ничего. Свежие да румяные, что девки из терема, только сарафанов и кокошников не хватает.
В тот вечер, когда из батальона позвонили насчет Оскала, Банник с Гуляевым были рядом и все слышали. И вот как-то так информация эта на них повлияла… Нездорово как-то. Вот вроде ничего особенного — подумаешь, ну убили где-то в поезде дембеля. Ну и что? Ан нет. Для них это — как откровение какое, что ли. Ну, то есть, что лоси не только в деле умирать умеют, понимаете? Что и тот, кого лось дрочил, тоже его завалить может. И не так уж это сложно. Потому что, оказывается, лось — не супер какой-нибудь с танковой броней и счетверенной артустановкой с «Шилки», а просто человек. Мясной. Кровавый.
Я сначала не въехал — смотрю, сидят они на топчане рядком, мрачные, молчаливые, и как-то странно, недобро, исподлобья на меня поглядывают. А глаза… Не прежние глаза, духанские, зангуганные, а что-то в них новое появилось, бурость какая-то, уверенность в себе.
Ну, я тогда так думал: что мне, мол, эта их уверенность? До жопы, если честно. Как пришла, так и уйдет, верно? Как ужин после пургена. Уж это я им организую.
А я как раз новое дрочилово для них придумал. Во-первых, потому, что положено. А во-вторых, за Оскала. Как поминки по нему, понимаете? Нет, я, в общем, уже когда с харанхойской станции в часть ехал, знал, что Оскалу труба, так что это известие меня врасплох не застало. Я уже тогда с ним попрощался. Но все равно паршиво на душе. А паршу эту надо искоренять, пока не поздно, пока крыша от мрачилова этого не съехала. А как еще искоренить, ежели не дрочем? Так что новое дрочилово, согласитесь, пришлось как раз кстати.
Тем более, что давать думать солобонам надо как можно меньше. Не их это дело — думать.
— Ладно, военные, хорош там таблом щелкать, — говорю. — Пора за дело браться.
Сидят. Молчат. Ждут.
— А дело простое. Поминки. По Оскалу.
Реакции — ноль. Молчат. Знают, что от меня ничего хорошего ждать не приходится. Вот и славно. А мы в них этот рефлекс сейчас закрепим.
— Встать. Встают.
— Гуляев!
Молча поднимает на меня глаза.
— Гуляев, сука!
— Я.
