доме, обеде и жене и поэтому не будут слишком уж парить мозги. Вечерком Миша еще раз потренировал Левашова. С ума сойти! В момент «припадка» перед Мишей был самый натуральный псих, суперпсих, псих самого высокого качества. Осечки быть не могло.
— И последнее, — сказал Миша, отправляя Левашова спать. — Если ты сыграешь плохо, то тебя, естественно, обвинят в симуляции и уклонении от воинской службы. Потом тебя начнут раскручивать, и ты сдашь меня. — Он прервал возмущенный возглас Левашова: — Не дергайся. Сдашь, я знаю. А если ты меня сдашь, и мы потом встретимся в камере, я тебя хлопну.
Левашов испуганно зыркнул на него.
— Не зыркай. Хлопну. Поэтому ты должен сыграть на пять баллов. Понял, да? Обо всем остальном думать не надо. Забудь. Думай и помни только об этом. Все, иди спать.
Утро началось интересно: в штаб привезли из бегов Моргунова. Это был среднего роста черт, некогда пухлый, а теперь жутко худой, обритый наголо, с гниющим ухом и кривым носом, забитый и несчастный, убегавший в среднем каждые две недели. Всякий раз старшина четвертой роты старший прапорщик Купрейчик брал с собой двух здоровенных сержантов и ловил невезучего Моргунова не дальше железнодорожной станции Баяндар. Затем беглеца привозили в штаб «на ковер» к комбату, а потом доставляли в родную четвертую роту, где сперва ему рихтовали все части тела, а потом возвращали его к непосредственным обязанностям. Однако Моргунов убегал снова. Несколько раз с ним общался замполит, но Моргунов только молчал, тупо уставившись в стену. Комбат уже пару раз заговаривал о том, что «неплохо бы этого урода покласть на дурку», но у Миши все руки не доходили. Вот теперь Моргунова поймали в очередной раз.
— Коханович, — обратился к Мише начальник штаба, — этот черт по нужде хочет. Сведи его, а то я боюсь, что если сам пойдет, какую-нибудь глупость выкинет.
— Есть, товарищ майор, — сказал Миша и повернулся к Моргунову. Тот смотрел странно неподвижными глазами сквозь него. — Пойдем, малыш.
Моргунов тронулся с места и, так же глядя в одну точку, побрел по коридору. Миша пошел рядом с ним. Мимо медленно проплывали закрытые двери. От Моргунова дурно пахло.
— Ты чего бегал-то? — от не фиг делать спросил Миша. Спросил, конечно, зря: и так было ясно.
Моргунов не ответил.
Они подошли к двери туалета.
— Короче, малыш, иди покакай, а я здесь постою. Моргунов впервые посмотрел на него осмысленно.
— Ну а чего, — добродушно улыбнулся ему Миша. — Не стоять же мне рядом с тобой, контролируя качество поступающих на-гора фекалий. Короче, иди давай.
Когда Моргунов заходил в туалет, Миша краем глаза заметил у него за голенищем какой-то предмет. «Что за черт? — лениво подумал он. — Ладно, выйдет — посмотрю». Он уж совсем было собрался покурить, как вдруг до него дошло. «Постой-ка, да ведь это же…» Из-за двери донесся тихий — какой-то ноющий — стон, и что-то не то всхлипнуло, не то захлюпало. Миша рванул на себя дверную ручку. Моргунов, распахнув бушлат, расстегнув зачу-ханную пэшуху, перекосив рожу, обеими руками запихивал в свой тощий живот большой кухонный нож. Кровь хлестала на штаны и пол, как из резаной свиньи. Увидев Мишу, Моргунов закатил глаза, распахнул рот и с хрипом стал сползать по стене вниз. Мишу затошнило. «Боже мой, — подумал он. — Боже мой…» Моргунов, наконец, сел на пол и завалился набок. Его нога в драном сапоге странно — как будто была из резины — искривилась и ударилась о ребра батареи.
— Эй, мля, сюда! Скорее, мать вашу!!! — заорал Миша. По коридору загрохотало, и в дверь вломились энш,
Купрейчик, мосел и кто-то еще. Они засуетились вокруг Моргунова, боясь к нему прикоснуться.
— Эх, недоглядел, дубина, — услышал Миша эншевское.
— Да ладно, товарищ майор, — пробурчал Купрейчик, пытаясь поудобнее уложить Моргунова и задевая брюхом за писсуары. — Не здесь порезал бы себе пузо, так в госпитале.
— Нас бы это уже не касалось, — проворчал энш. — Э, Коханович, чего стоишь? А ну метнулся за своей медицинской парашей, живо!
Миша выскочил из туалета.
— Э, Подойницын! Командирского водилу сюда! Пусть свой дирижабль заводит!
Уже забегая в аптечное помещение, Миша видел метущегося сломя голову по коридору мосла.
Потом Миша вколол Моргунову кордиамин и анальгин, и энш повез его в Сергеевское, где находился ближайший госпиталь. Когда уазик с эншем и Моргуновым укатил, Миша вернулся в свою комнату и сказал перепуганному Левашову:
— Все в кондиции. Через полчасика и приступим. Через полчасика и приступили. Миша отправил Левашова к выходу из штаба, якобы для того, чтобы отдать мослу Подойницыну пачку «Астры». Тут-то все и началось. Услышав крики в коридоре, Миша удовлетворенно усмехнулся и сунул в рот сигарету. Но покурить ему не дали. По коридору прогрохотали сапоги, дверь распахнулась, и в проеме засветилась вконец уже ошалевшая физиономия мосла:
— Миша, скорее! Там твой псих с ума сходит!.. Миша изобразил на лице величайшую озабоченность и заторопился за мослом. У выхода в окружении нескольких офицеров бился в припадке Левашов. В уголке жались офицерские жены из бухгалтерии, и так уже бледные до тошноты после моргуновского харакири. В своей конуре заинтересованно припал к стеклу оперативный дежурный. А Левашов закручивал спираль все туже. Он так выкобенивался, так лупился головой об пол, так хрипел, что убедил бы даже Академию медицинских наук в полном составе. Пена, выступившая у него на губах, потрясла присутствующих окончательно. Миша бесцеремонно растолкал офицеров и принялся засовывать Левашову между зубов мословский штык-нож. Потом, попросив кого-то этот штык-нож подержать, он приволок кучу одноразовых шприцов и разнокалиберных ампул и сладострастно вколол Левашову успокоительное и обезболивающее. Левашов стих Он блаженно лежал на затоптанном линолеуме и не собирался открывать глаза. Игра была сыграна и сыграна превосходно — теперь можно было и передохнуть.
— Чтоб сегодня же этот ублюдок лежал в госпитале! — железным голосом заявил энш.
— Есть, товарищ майор!
Миша, поднял очухавшегося Левашова, покорного, с безумными глазами, и повел его к себе.
Зрители медленно расходились. Миша завел Левашова в комнату, подмигнул ему, уложил на диван, а сам сел за стол писать сопроводительные документы.
— Через месяц будешь дома.
— Спасибо вам большое, товарищ сержант, — сказал Левашов. Глаза его по-прежнему были безумны. — Мои мама и папа будут вам благодарны по гроб жизни, — добавил он деревянным голосом.
— Вот и славно, — ответил Миша. — А теперь разрешаю лежать и молча думать о возвращении домой. О родителях, девочках, водке и всем остальном. А речи о благодарности и прочей дребедени разрешаю не произносить: ты мне мешаешь бумаги оформлять. Понял, да?
Левашов сцепил зубы и уставился в потолок. Время близилось к обеду.
Прошел час. Миша дописал, откинулся на спинку стула и прикрьи глаза. Он устал…
…В карауле по губе стоял отдельный зенитно-ракетный дивизион. «ПВО, — вспомнил Миша слышанную от кого-то шутку. — Сами не летают и другим не дают». Начкар — дохлый белобрысый старлей — вел его по коридору губы. Мимо красных железных дверей с дырками-глазками, мимо румяного часового с АКС, мимо крохотной столовой, откуда разило какой-то мерзостью. В самом конце коридора, рядом с широкой железной дверью с глазком и большой цифрой «7» начкар остановился и загремел ключами. Он долго, матерясь под нос, возился с замком, потом, поднатужась, отодвинул засов и с ржавым металлическим скрипом приотворил дверь.
— Заходи.
Миша зашел, дверь сзади с нехорошим лязгом захлопнулась. В слабом красноватом свете Миша огляделся. Камера для рядового состава представляла собой квадратный ящик без окон четыре на четыре метра и высотой метра три, с цементными стенами «медвежья шкура», красной лампочкой над входом, ведром с водой и кружкой на табурете и парашей в углу. Арестантов было человек десять. Миша не успел как следует разглядеть их, как уже один из них подошел к нему.
— За что сел?
