Столовая
Столовая в армии — это своего рода храм. Но, если для старослужащих — это храм пресыщенности, то для молодых — это обитель воздержания. Среди непосвященных бытует мнение, будто молодые в армии худеют из-за того, что их здорово гоняют. Совсем нет. Они худеют потому, что очень мало едят.
Только в армии я по-настоящему понял, почему собака — «друг человека». Когда дерьмо столовское поперек горла становится и окончательно умирает надежда подстрелить на голых сопках какую-нибудь дикую сволочь, ты вспоминаешь о собаке. Обычно их ловили по подворотням и откармливали к какому- нибудь празднику. Лучше всего на вкус молодая, еще не щенившаяся сука. Мясо у нее нежное, как телятина. Когда наступал праздник, собачку забивали и, в зависимости от национальной принадлежности ротного большинства, приготовляли из нее пилав, шашлыки, жаркое или что-нибудь еще. Солдаты шутили, что в темноте деревню очень просто отличить от военного городка: в деревне лают собаки, а в городке орут обнаглевшие от отсутствия собак кошки.
Помню, нас накормили на Новый год вкуснейшим жареным мясом. Мы, отвыкшие от такой роскоши, просто полегли костьми. А потом нам показали собачьи головы. Еле-еле отошли. Ну а потом привыкли — в армии человек быстро ко всему привыкает.
В армии существуют определенные законы, касающиеся приема пиши и ее хранения. Не принято есть в одиночку, спрятавшись, или, например, на выходе из столовой. Неприлично выказывать голод и жадность. Вообще «западло» за кем-то доедать, подбирать объедки, воровать и выпрашивать пищу, таскать ее — скажем, хлеб или сахар — в карманах. Если в этом будет уличен уважаемый дед — он в значительной степени потеряет свое лицо. Если же дух или торчок — он будет объявлен «голодняком» и наказан следующим образом: его посадят за стол и насильно заставят съесть полный бачок каши, заесть его буханкой армейского хлеба и запить чайником гадостного подгоревшего киселя. Если, съев все это, молодой «не донесет» до туалета, он будет опущен окончательно.
Вообще страшно видеть, чтб голод может делать с людьми. Я видел, как духи слонялись вокруг кухни и выпрашивали объедки, я видел, как двое дрались из-за «параши». Однажды в госпитале я видел, как какой-то молодой, якут или бурят, мыл пол тряпкой, стоя на четвереньках и жуя кусок хлеба. Как только кто-то шел по коридору, поломойщик прятал хлеб под тряпку и продолжал возить ею по полу. Когда человек проходил, бедолага снова доставал хлеб.
Старослужащие предпочитают не питаться в столовой. Они чувствуют себя такими значительными, что им претит столовская уравниловка. И дерьмовая столовская пища им тоже претит.
Обычно два или три старослужащих, собравшись мирно и степенно принять пищу, посылают парочку смекалистых молодых прошвырнуться по огородам местных жителей. Полученная таким образом картошка молодыми же и чистится, а затем несется в кочегарку, где жарится (на жиру или сале) с помощью паяльной лампы. Одновременно еще один молодой летит к кладовщику прод-склада (Тасан! Фикса и Шанхай просили пару-тройку консервов дать и завтра приглашали на план в гости!»). Еще один гонец метется в хлеборезку и один — в столовую, за мясом или рыбой. Буквально через час лукулловский обед обеспечен.
Учения
Учения — одно из обычных мест для сведения счетов. Обстановка нервная — солдаты спят всего часа по четыре в сутки, а в остальное время галопируют по сопкам. От злости и усталости руки дрожат. А если еще ротный не с той ноги встал и «от фонаря» дает команду «Газы!» (при плюс сорока градусах), то тут не до хладнокровия и христианской любви к ближнему. Упрощает ситуацию наличие под рукой оружия, заряженного боевыми патронами. При таком раскладе все старые конфликты и обиды только и ищут возможность прорваться наружу.
Так был убит командир нашей роты старший лейтенант А. (герой Афгана, между прочим, кавалер двух орденов Красной Звезды). Жара на полигоне, воды мало, график занятий весьма напряженный, солдаты нервные, усталые, должного почтения не выказывают, вот горячая лезгинская кровь ротного и взыграла. Чем-то ему «не показался» один из «замков», сержант Петрос А. Или армянским своим происхождением, или строптивостью да гордостью. Только стал ротный лично его «тренировать»: навесит полную боевую выкладку, даст в руки девятилитровый бачок с песком, напялит на сержанта противогаз («номер раз») и: «На этой сопке окопался неприятель. Приказываю взять сопку штурмом! Бегом марш!» А на эту сопку и налегке только на четвереньках и влезешь. Сбегал сержант, возвращается — еле идет, язык, что называется, на плече, а ротный ему: «Стой! Смирно! Кругом! На сопку бегом марш!» Куда уж тут на сопку, да еще бегом! Тут бы до бочки добрести — воды попить. «На сопку бегом марш, я сказал!» Тогда Петрос бачок бросил, противогаз содрал и отказался бегать. Ладно, затащили его ротный со взводным в палатку и табло маленько отрихтовали. Еле очухался.
А ротному так понравилось развлечение, что он и в последующие дни его продолжил. Дрочит сержанта до седьмого пота, а когда тот из сил выбивается, — по морде. «Ты, — говорит, — гордый, но у меня в роте гордых не будет. Я их всех сломаю. Ты будешь первый!» И по-азербайджански обкладывает сержанта с ног до головы. Стерпел бы и это сержант (с дураком-командиром свяжись — себе дороже!), да только ротный, разгорячась однажды, ляпнул: мол, «маму твою…» Это у славян такой оборот для связки слов применяется. А у кавказцев и мусульман страшнее оскорбления нету. Его, по обычаю, только кровью смыть можно. «Я буду не мужчина, если тебе не отомщу», — ответил Петрос. И в этот же день после стрельб перед строем роты шесть пуль в печенку с пяти шагов ротному и посадил. Тот даже не застонал. Пули со смещенным центром тяжести — опасная штука.
После этого шуму было много. Офицеры солдатам шептали: правду, дескать, трибуналу скажете, почему Петрос ротного убил, — задрочим до смерти. Но дошло кое-что до трибунала Поэтому Петросу вместо вышки восемь лет дали. А я бы, если честно, его вообще оправдал. Потому что этих зажравшихся от безграничной власти над солдатами офицеров иначе как пулей не утихомиришь. Недаром после этого убийства офицеры малость поприличнее стали себя в подоразделениях вести. Только страхом в них человеколюбие и можно разбудить.
(Вообще, вопрос об убийстве офицеров-мерзавцев с точки зрения нравственной допустимости весьма сложен. Христианская мораль призывает нас возлюбить своих врагов, гуманистическая этика цивилизованного Запада — щадить их. И я сам как урбанизированный человек XX века — против убийства в любой его форме. Но в армии люди перестают быть людьми и забывают, какой сейчас век. Ведь даже загнанный, зафлаженный волк дыбит холку и скалит зубы.)
Именно на учениях особенно часто убегают молодые. Причем в самый неподходящий момент. Помню, мы встречали свой дембельский приказ на учениях — в сопках неподалеку от Петровска-Забайкальского. Вечером уже собрались приступить к программе развлечений, но неожиданно всех построил ротный и объявил, что исчезли двое духов, предварительно украв в хлеборезке три буханки хлеба. И полночи мы как проклятые лазили по сопкам и искали этих кадров. Можете себе представить, что с ними сделали, когда, наконец, нашли. Отбитые почки были не самым значительным их уроном.
Теперь об оружии. В полевых условиях запрещено отделять себя от своего автомата, пулемета или снайперской винтовки. То есть, ты спишь, ешь, справляешь естественные надобности, не снимая его. Так спокойнее. А то вот один кадр на полигоне пошел покакать. Снял автомат, присел, потом встал и ушел, а автомат забыл. Через день те, кто этот автомат нашел, совершили с ним вооруженное ограбление в соседней деревне (двое убитых). По тревоге была поднята вся наша бригада, а любитель покакать «раскрутился» на свой «червонец». Так что лучше автомат носить с собой. Не пушка же, плечо не оттянет!
Один обычный день из жизни торчка
