более медленном темпе. Мое тело перемещается из одного ящика в другой практически мгновенно. Необходимо подчеркнуть: не перемещение происходит мгновенно, а
Пытаясь в очередной раз приблизиться к разгадке, я стал восстанавливать в памяти время и расстояние. В театре все мои подсчеты делались на глаз, потому что я был застигнут врасплох и не имел при себе измерительных приборов.
Такова неотъемлемая часть иллюзионного метода: использовать эффект неожиданности, чтобы замести следы. Большинство публики не сможет произвести точные подсчеты и затруднится ответить, сколько времени заняла сама иллюзия. Существует немало трюков, которые основаны именно на этом принципе: иллюзионист совершает свои манипуляции настолько быстро, что неискушенные зрители потом клянутся: ничего такого не происходило,
Памятуя об этом, я заставил себя мысленно вернуться к увиденному, прокрутить в памяти всю иллюзию целиком и попытаться оценить, сколько же времени прошло на самом деле между, скажем так, исчезновением Энджера и его материализацией в другом месте. В конце концов я пришел к выводу, что на это потребовалось даже не одна-две секунды, а как минимум пять. За пять секунд неожиданной темноты опытный фокусник может выполнить огромное количество невидимых манипуляций!
Этот временной отрезок явно служил ключом к разгадке тайны, но все равно за считанные секунды Энджер никак не успел бы промчаться через весь партер.
Двумя неделями позже я договорился со старшим капельдинером мюзик-холла, что приеду в Хэкни и произведу некоторые замеры — под тем предлогом, что репетирую новую программу. Фокусники так поступают довольно часто, потому что при подготовке номеров приходится учитывать особенности каждого зала. Ввиду этого моя просьба не вызвала подозрений, и помощник старшего капельдинера, учтиво поклонившись, оказал мне помощь в измерениях.
Я нашел кресло, где сидел во время представления, и установил, что от него до сцены чуть более пятидесяти футов. Отыскать в партере точку, где материализовался Энджер, было труднее; я мог полагаться только на собственную память. Остановившись у своего кресла, я произвел триангуляцию, для чего пришлось вспомнить, под каким углом я повернул голову, чтобы его увидеть. В результате я отвел ему место на последнем отрезке длинного ступенчатого прохода; от ближнего края до сцены оставалось не менее семидесяти футов, от дальнего — даже не сто футов, а куда больше.
Остановившись в центре сцены, примерно там, где раньше находилась тренога, я пробежал глазами всю длину центрального прохода и задал себе вопрос: а что бы сделал я сам, задумав перенестись из одной точки в другую, в кромешной тьме, при большом скоплении публики, менее чем за пять секунд?
Я поехал к Томми Элборну, который отошел от дел и по-стариковски жил в Уокинге. Описав виденную мной иллюзию, я спросил, как, по его мнению, достигается подобный результат.
— Мне бы самому взглянуть, сэр, — ответил он после мучительных раздумий и уточняющих вопросов.
Тогда я решил зайти с другой стороны и намекнул, что не прочь приспособить этот номер для себя. В прежние времена мы частенько действовали следующим образом: я излагал задуманный эффект, и мы с Томми, так сказать, прорабатывали все этапы в обратном порядке.
— Вам-то это раз плюнуть, мистер Борден, верно?
— Да ведь я — не он! Хорошо, поставим вопрос иначе: как бы мы с тобой скопировали этот номер для другого фокусника?
— Почем я знаю, — ответил он. — Тут двойник нужен: посадить его в зале — и дело с концом, да только вы говорите…
— У Энджера не так. Он работает в одиночку.
— Ну, извините, сэр.
Я вынашивал новые и новые планы. Например, в течение следующего сезона ходить на все выступления Энджера, пока тайное не станет явным. Брать с собой Томми Элборна. До последнего сохранять свое достоинство, но, если представится возможность похитить секрет, не вызвав подозрений, это будет идеальным вариантом. Если же до конца сезона тайна останется нераскрытой, я забуду вражду и соперничество прежних лет и обращусь к нему напрямую, чтобы, раз уж без этого не обойтись, вымолить хоть какой-то намек на объяснение. Иначе я просто сойду с ума.
Пишу об этом без тени смущения. Тайны — это хлеб иллюзиониста, и я считал делом чести выяснить, как исполняется эта иллюзия. Если ради этого придется пойти на унижения, на открытое признание превосходства Энджера — так тому и быть.
Однако судьба распорядилась иначе. После затянувшихся рождественских праздников Энджер в конце января отправился на гастроли в Америку, оставив меня терзаться от досады.
В апреле, через неделю после его возвращения (о котором даже писала «Тайме»), я отправился к нему домой, в сторону Хайгейт-Филдс, с твердым намерением заключить мир, но из этого ничего не вышло. Его дом, большой, но в меру скромный, сжатый с боков двумя другими, был заперт и наглухо закрыт ставнями. Расспросив соседей, я понял, что о хозяевах им ничего не известно. По-видимому, Энджер старательно прятал свою жизнь от посторонних глаз — так же, как и я.
Разыскав его агента, Хескета Анвина, я опять потерпел неудачу. Анвин обещал передать Энджеру из рук в руки записку с просьбой безотлагательно со мною связаться, но ответа не последовало.
Тогда я, уже без посредников, отправил Энджеру письмо с предложением забыть вражду и старые обиды и выразил готовность принести ему извинения в любой приемлемой для него форме или же каким-то иным способом содействовать нашему примирению.
Он не ответил, и тут я наконец осознал, что надо действовать другими методами.
Желая наказать его за упрямство, я, увы, преступил черту.
Глава 13
В двадцатых числах мая поезд увез меня в Лоустофт, рыболовецкий порт и курортный городок в графстве Суффолк, где у Энджера был недельный ангажемент. Я отправился туда из Лондона с единственной целью — пробраться за кулисы и вызнать секрет его номера.
Как правило, доступ в служебные помещения театра ограничен; за этим следит персонал, специально нанятый дирекцией, но любой, кто не чужд театрального мира или знаком с определенной сценой, всегда найдет способ проникнуть внутрь. Энджер давал представления в театре «Павильон», внушительном и хорошо оборудованном здании на морской набережной, где мне и самому доводилось выступать в прошлые годы. Я не предвидел никаких затруднений.
Но не тут-то было. О том, чтобы пройти через актерский подъезд, не могло быть и речи: у дверей, на самом видном месте, висело рукописное объявление, которое гласило, что впуск посетителей осуществляется через проходную, причем только по предварительной записи и при наличии пропуска. Чтобы не привлекать внимания, пришлось ретироваться без лишнего шума.
Не повезло мне и на складе декораций. Как уже было сказано, у сведущего человека есть немало способов проникнуть за сцену, но Энджер, как я вскоре убедился, принял все меры предосторожности.
В дальнем углу одного из цехов мне попался паренек-рабочий, который возился с задником какой-то декорации. Моя визитная карточка вызвала у него вполне уважительное отношение. Перекинувшись с ним парой общих фраз, я перешел к делу:
— Очень бы хотелось посмотреть это представление вблизи.
— Нам и самим страсть как охота!
— Может, как-нибудь проведешь меня за кулисы?
— Нет, сэр, даже не надейтесь; да и без толку это. Главный-то наш, который эту неделю выступает, взял да и поставил загородку. Ничего не видать, ей-богу!
— И что ты по этому поводу скажешь?
— Мое дело маленькое, а за работу он меня отблагодарил…
Я опять остался ни с чем. Возводить вокруг сцены коробку — это крайняя мера, на которую идут отдельные фокусники, боясь, как бы машинисты сцены и рабочие постановочных цехов не прознали их секреты. У обслуживающего персонала это, как правило, вызывает досаду и заметно усложняет отношения
