вечерних туалетах, мужчины все до одного казались высокими, краснолицыми и не гармонировали со своими белыми жилетами и белыми галстуками. Иде они все показались генералами и баронетами. Всё было просто восхитительно, хотя поначалу на нее никто не обращал особого внимания. Потом в комнате, сияющей позолотой и украшениями, похожей на гостиную, она увидела журналистов и фоторепортеров. Ида была представлена сэру Хьюсону, тоже, как и мистер Грегори, журналисту, но только тоньше и опрятней, и молодому человеку, совершившему тот героический поступок, имя которого было Чарли Хэббл.
Не успели они познакомиться, как им сразу же надо было стать рядом (он был выше ее всего на один- два дюйма) и фотографироваться, а лампы фоторепортеров вспыхивали чуть ли не перед самыми их лицами. Как в это время смотрели на них и переговаривались!
Ида почувствовала, что она еще больше знаменита, горда и красива, хотя в душе была напугана. Сам директор театра, джентльмен с красивыми седыми усами и нежным белым цветком в петлице, подошел к ним и пожал им руки, а когда фоторепортеры настроили опять свои аппараты и лампы, он подарил Иде громадную коробку шоколадных конфет, самую большую в ее жизни. Потом он проводил их по устланному толстым ковром коридору с маленькими дверьми по одну его сторону. У крайней двери их ждала программ- герл[16]. Дверь открылась в большую ложу, тоже похожую своей позолотой и отделкой на маленькую гостиную, и она и мистер Хэббл сели в первом ряду, а перед ними, как сквозь легкий туман, предстал огромный зал, наполненный людьми. Оркестр играл красивую мелодию, некоторые зрители на балконе стали им аплодировать, и всё это было так чудесно, что Ида почувствовала, что по спине у нее забегали мурашки, и она должна была с силой прижать пальцы к ладоням, чтобы не расплакаться.
В огромной ложе они были только вдвоем, и Ида взглянула на него. Встретив ее взгляд, он торопливо и смущенно улыбнулся. Увидев его впервые, она заметила, что он выглядел чистым и свежим, а темный костюм и белоснежная рубашка оттеняли его песочного цвета волосы и голубовато-зеленые глаза. Увидеть его в такой обстановке было довольно странно, он совершенно не походил на всех тех мужчин, которых она встретила в Лондоне. Он сейчас же напомнил ей дом в Пондерслее, она знала нескольких парней, очень похожих на него, он был таким, каких часто встречаешь, и это было ей неприятно, не потому, что она была сама по себе требовательна – она знала, что он совершил что-то очень отважное, – а потому что она не желала, чтобы ей напоминали о доме. Ей стало обидно, что в течение этого часа, двух часов, ей надо было делить всё это великолепие с человеком, который с одной стороны заслуживал это, а с другой как бы представлял отца, тетушку Агги, Хэндзхау и Пондерслей. Ей вдруг показалось, что то, кем он был, портило всё.
Сидя рядом с ней в ложе, он чувствовал себя куда неувереннее. Лицо его покраснело, лоб поблескивал от выступившего пота. Он смущался. Он то и дело засовывал палец между воротничком и шеей… Она улыбнулась в ответ на его улыбку. Она вспомнила, что говорила о нем горничная, и согласилась, что горничная была права. Он был славный.
Он откашлялся.
– Как вам нравится представление? – спросил он с таким знакомым ей – так говорят дома – акцентом.
– Мне кажется, что всё просто чудесно. А вам?
– Мне… – он заколебался. – Для вас, конечно, это так.
– Что вы хотите этим сказать? Что для меня чудесно?
– Что? – Он глотнул воздуха и попытался опять улыбнуться. – Я не взял первую премию по красоте. Я попал в глупейшее положение и уверен, что и выгляжу глупо.
– Нисколько. А как тогда выгляжу я?
Когда гирлянды и созвездия золотых ламп начали угасать и откуда-то, чуть ли не с потолка, два прожектора сначала замерцали, чтобы потом из них хлынули потоки света, который оттенил каждую складку драгоценного занавеса, он ответил искренне и приглушенно:
– Вы сногсшибательны.
Оба этих ребенка нашей индустриальной цивилизации сидели в маленькой темной комнате, пораженные зрелищем, вися между потолком и полом, зачарованные так же, как Ганс и Гретель[17].
Оркестр заиграл новую мелодию, поплыл вверх занавес, и в магазине, похожем на новенький ящик с красками, молодой красивый мужчина, притворяющийся старшим продавцом, заскользил вдоль линии двадцати спортивного вида молоденьких женщин, притворяющихся продавщицами. Подобное поведение нисколько не удивило двух наших провинциалов, они и раньше слышали оперетту. Только сейчас она немного больше была похожа на действительную жизнь.
Чарли сказал, что она сногсшибательна, и так он и думал. Кто поверит, что она приехала из Пондерслея? Таких в Пондерслее не бывает. Ничего удивительного, что она получила первую премию. Такая девушка получит первую премию где хочешь и в любое время. Сидеть в первом ряду ложи одного из самых больших лондонских театров уже что-то да значило. Но, подумать только, кто сидит рядом с ним? Да, от этого единственного вечера надо взять всё. Может быть, когда-то она жила среди таких людей, как он, хоть и этому не очень-то поверишь, но теперь для нее они уже больше не существуют. Если она не станет кинозвездой, то выйдет замуж за парня, у которого куча денег. Через неделю, самое большее через две, она просто забудет, что видела его. А кто он такой вообще? Что он здесь делает? Он всего-навсего выдумка. А она не выдумка. Вокруг нее не просто так поднят весь этот шум. Ее оценили, как самую красивую девушку в Англии, и это так. Какой у нее вид только! В Лондоне, наверное, ее одели, нарядили, как и его, да разве в этом дело! Дело не в одежде. Пусть она жила в Пондерслее и ходила, как другие девушки, на работу, но она родилась для Вест-Энда, бриллиантов, голых плеч, театральных лож, автомобилей и таких гостиниц, как «Нью-Сесил отель». И во имя ее он был рад, что всё это существует. Такая, как она, имеет право на всё, что пожелает.
Так восторженно рассуждал сам с собой Чарли во время первого действия. Он смотрел на сцену, которая была удивительно близка, и наслаждался тем, что видел, но каждую секунду он чувствовал, что она здесь, рядом. Хотя между ними была почти вся ширина ложи, он ощущал, что она здесь, совсем близко, как если бы чувствовал своей левой рукой ее теплоту и легкую тяжесть. И от восторга у него кружилась голова. Он не обернулся, не посмотрел на нее, пока не опустился занавес и не загорелся свет. Тогда они улыбнулись друг другу.
– Вам понравилось? – спросила она.
Ее голос был таким, как раз таким, каким он должен был быть. Он был не визглив и не груб, как у многих этих женщин, в то же время он не был по глупому хныкающим. Нет, голос у нее был то что надо.
