– Знаю и без тебя! – воскликнула горничная. – Я всю жизнь только и вижу таких. Я сразу подумала, что для нее было бы лучше всего быть дома, кажется, я даже сказала ей это, но я понимаю, как ей не хочется возвращаться побитой, когда кучка всяких там ухмыляющихся полудохлых обезьян станет говорить: «А я вам что говорил?» Я бы чувствовала то же самое. Я бы ни за что не поехала обратно. Наверное, тебе придется объездить все эти студии.
– О черт, лучше не надо. Давай подумаем о чем нибудь другом. Я сыт по горло одной студией.
– Хорошо. Но тогда дай мне день-два. Я подумаю и потолкую со своим парнем. Полиции знакомы такие дела. Им всегда приходится разыскивать людей. Где ты остановился?
Он дал ей адрес «Бумеранг-Хауза».
– Может быть, я тебе напишу, – продолжала она. – А теперь вот что. Подумай и о себе денек-другой. Поищи работу или какое-нибудь занятие для себя. И не принимай всё так близко к сердцу. А то, похоже, что ты уже вешаешь нос. У тебя ведь остались еще кое-какие деньги? Вот и хорошо. Попробуй немного развлечься. И гляди веселей.
Чарли пытался последовать совету своего друга горничной, но глядеть веселей не мог. Произошло слишком много событий, и он не мог отделаться от беспокойства. Он нанес еще один визит в Брикстон к Кибворсу, который сардонически улыбался, пока Чарли рассказывал о том, как он пытался заставить «Дейли трибюн» взяться за дело Кибворса.
– Вот что, дружище, – сказал Кибворс, – если бы я с самого начала не был уверен, что у тебя ничего не получится, я бы вообще не разрешил тебе вмешиваться в мое дело. На кого бы я был похож, если бы меня стала прославлять «Трибюн»? Вообще-то с их точки зрения было бы умно сделать это, чтобы дискредитировать меня и партию. Но пресса боссов слишком глупа даже для того, чтобы сделать то, что она может.
Чарли подумал, что Кибворс сейчас говорит с чувством собственной значимости, чего он раньше за ним не замечал. Может, это было оттого, что Кибворс провел несколько дней в тюрьме?
– Ты еще будешь с нами, товарищ, – продолжал Кибворс. – А обо мне не беспокойся. Я отсижу свои пару месяцев, ничего мне не сделается. Посижу, подумаю кое о чем.
«Он начинает говорить, как будто он Ленин», – подумал Чарли и сказал:
– Я не знаю, буду ли я с вами, но когда всё более-менее утрясется, я тоже собираюсь подумать и разобраться во всех этих делах. Суд будет в понедельник?
– В понедельник на Норфолк-стрит.
– Приду. Счастливо.
Вечером в пятницу он получил два письма, адресованные на «Бумеранг-Хауз» – ответы на те письма, которые он отослал. Одно, приятное, было от тетушки Нелли, которая писала, что ей очень хорошо во Френтландзе, потому что на кроватях там пуховые одеяла, а над кроватью приемник, вид из окна на море и одна няня обручена с молодым человеком, который сейчас в Африке. Ответ на его второе письмо, в котором он спрашивал о своей прежней работе, было угнетающим. Оглсби, управляющий АКП в Аттертоне писал, что так как Чарли был лишь переведен на завод в Аттертоне, то его заявление переслано в Главное управление. В то же время Оглсби поставил в известность компанию, что место Чарли занято и что он, Оглсби, не имеет ни малейшего желания вновь видеть Чарли. Злая приписка в конце рекомендовала Чарли обратиться насчет работы к его друзьям из «Дейли трибюн». Дело было проиграно. Оглсби рассчитывался за ту сцену ночью, когда Кинни рассвирепел и заставил Оглсби уступить. Получалось, что Чарли теперь потерял всякую связь с АКП. Он – безработный. Надо искать что-то другое. Может, не тратить деньги впустую, а открыть какое-нибудь маленькое дело? Но какое? В эти времена все маленькие дела не очень-то процветают. Нет, ничего не выйдет. И тут Чарли вспомнил о том маленьком странном человеке, о сэре Эдуарде Каттерберде, адрес конторы которого у него где-то хранился. В тот вечер сэр Эдуард говорил, что может помочь ему подыскать работу.
Следующий день пришелся на субботу, и хотя Чарли знал, что крупные дельцы редко бывают в своих конторах по субботним утрам, он всё-таки поехал в Сити. Он был слишком озабочен поисками работы, слишком устал от бесцельного ожидания того, как сложатся сами по себе обстоятельства, и поэтому был рад чем-нибудь заняться.
Контора сэра Эдуарда была темна и молчалива Когда Чарли позвонил у дверей с надписью «Бюро информации», ему открыл паренек лет семнадцати с открытым ртом и множеством веснушек.
– Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда?
Подросток наклонился к нему поближе.
– Тронулся, – прошептал он.
– Что? – не понял Чарли.
– Свихнулся, – прошептал паренек с безграничным удовольствием.
– Что ты несешь?
К ним вышел тощий человек с бакенбардами и оттер подростка от Чарли.
– В чем дело?
– Могу я видеть сэра Эдуарда Каттерберда? – повторил Чарли.
– По личному делу?
– Да. Он сказал мне, чтобы я зашел к нему сюда.
– Понятно. Но, простите, сэра Эдуарда Каттерберда здесь нет. Он… м… м… У него тяжелое нервное заболевание. Его уже нет неделю, и мы боимся, что потребуются месяцы, много месяцев, прежде чем он придет в себя.
Так вот что означало «тронулся» этого подростка! Полоумного беднягу сэра Эдуарда увезли в сумасшедший дом. Вспомнив, как странно рассуждал в тот вечер сэр Эдуард, Чарли решил, что удивляться нечему, но он был и удивлен и потрясен. И не потому, что он и здесь потерял надежду на работу. Он просто думал о маленьком человечке и жалел его. Сошел с ума. Или сходит с ума. Возможно, что в этом городе тысячи и тысячи людей, которые проходят мимо него по улице, – уже сумасшедшие или сходят с ума. И он
