жизни. Или он, смотревший на нее, был мертв и теперь снова вернулся к жизни. Теперь он озирался по сторонам с удивлением, и нежностью, и странной радостью. Жажда деятельности, какой он не знал уже много лет, охватила его. Так мало времени, если мерить здешней мерой, и так много нужно сделать, сначала в этой самой комнате, а потом в огромном сверкающем мире за ее пределами, таком страшном, таком удивительном. Не так уж важно, за что человек берется, когда перед ним столько прекрасных целей, но все же Чиверелу повезло, у него есть его профессия, его мастерская, его чудесная золотая игрушка, Театр…
18
— Да, мистер Чиверел? — спросил Отли.
— У меня к вам две просьбы, если позволите. — И он замолчал.
Отли улыбнулся.
— Вам ведь уже получше, правда?
— Мне кажется, да. Так вот. Во-первых, попросите вашего секретаря дозвониться до сэра Джорджа Гэвина — его номер Риджент шесть один пятьдесят. Может быть, он еще не вернулся, но пусть ему передадут, чтобы он сразу же позвонил мне сюда, — это довольно срочно.
Отли записывал.
— Ясно… так. Что-нибудь еще, мистер Чиверел?
— Еще… помните молодую актрису, которая хотела встретиться со мной…
— Это я виноват. Она как-то проскользнула мимо нас…
— Нет, ничего страшного. — Он кашлянул. — Я отказался поговорить с ней. Я был не прав. И если она вернется, я хочу с нею встретиться.
— Хорошо, мистер Чиверел, — ответил Отли с сомнением. — Только не очень похоже, чтобы она вернулась.
Чиверел посмотрел на него невидящим взглядом.
— Я думаю, что она может вернуться, — медленно произнес он. — Уходя, она сказала — тогда мне это показалось странным: «Вы пожалеете, что сказали это». Это было после того, как я велел ей уйти. И она была совершенно права. Теперь я и в самом деле жалею.
Лицо Отли по-прежнему выражало сомнение.
— Все-таки… от этого ведь она не вернется обратно?
— Не знаю. Может быть, и вернется. И еще она сказала, чтобы я остерегался.
— Остерегались чего?
— Я думаю, привидений.
Отли засмеялся.
— А-а… вот, я же говорил вам, мистер Чиверел. Вы знаете, как они все суеверны.
— А вы?
— Нет, нет, я — нет.
— А я, по-моему, да, — сказал Чиверел медленно.
В комнату вперевалку вошел старый Альфред Лезерс.
— Я не помешаю?
— Нет, заходи, Альфред.
— У меня перерыв, — сказал Альфред с легкой одышкой, — вот я и вскарабкался поглядеть, как ты тут.
— Мы говорили о привидениях. И я как раз собирался напомнить мистеру Отли, что ведь мы сами тоже привидения.
Отли улыбнулся.
— Ну, ну, мистер Чиверел, не надо об этом. Значит, я постараюсь поскорее дозвониться до Лондона и скажу на служебном подъезде, чтобы эту молодую особу пропустили наверх, если она вернется.
Когда Отли вышел, Альфред Лезерс подтащил стул поближе к Чиверелу и уселся, задумчиво жуя резинку. Чиверел с любовью смотрел на его помятое лицо. Им часто приходилось работать вместе, и не один раз старый Альфред вывозил финал второго акта или каверзный третий акт очередной пьесы Чиверела с помощью своей прекрасной техники и огромного опыта. И теперь, когда старый актер сидел здесь, радуясь минутной передышке, он напомнил Чиверелу кого-то виденного совсем недавно.
— Альфред, а ты веришь, что мы тоже привидения?
— Я частенько чувствую себя привидением.
— Да я не о том, старый греховодник!
— Ну, тогда я не знаю, о чем ты. — Альфред прерывисто вздохнул и уставился на мозоль, выпиравшую у него из левого ботинка. — Но я-то вот о чем, Мартин, малыш: слишком уж долго я играл… и, как любят говорить молодые, я выхожу в тираж.
— Чепуха, Альфред!
— Нет, нет. Послушай меня. Собственно говоря, и Театр выходит в тираж. За этот час у нас на сцене раза два-три заедало, и мы с Паулиной и Джимми Уайтфутом немножко повздорили, потрепали друг другу нервы, как оно вообще бывает на последних репетициях. И мне подумалось, что прав ты, а они ошибаются. Театр дошел до последней черты, и нам остается только лишь признать это. — И он покачал своей большой старой головой.
Чиверел тоже покачал головой.
— Он был, конечно, иным в дни твоей молодости, а? — спросил он вкрадчиво.
— Иным? — вскричал Альфред, мгновенно расцветая. — Безусловно.
— Я думаю, тебе многое довелось повидать в Театре, Альфред? — Он словно подавал ему реплику.
— Да, Мартин. Я видел великие дни. И они уже никогда не вернутся. Не забывай, что в молодости я играл с Ирвингом, Эллен Терри, Три, миссис Пэт.
— Великие имена, Альфред!
— Да, но Театр был
— Жажда глупых развлечений…
— Ты крадешь слова у меня с языка! — воскликнул Альфред. — Да, дружок, жажда глупых развлечений. И всюду деньги, деньги, деньги…
Чиверелу захотелось рассмеяться, но он продолжал подавать реплики:
— Театр умирает, хотя на твой век его, может быть, и хватит…
— Да, слава богу! Но не думаю, чтобы он намного меня пережил.
— Старое вино выдохлось, — сказал Чиверел с притворной серьезностью.
— Верно! И пьесы теперь уже не те…
— И публика не та…
— И актеры, — начал Альфред, и Чиверел договорил вместе с ним: — Не те.
— Смотри, какой дуэт получился, — прибавил Альфред.
Чиверел улыбнулся.
— Видишь ли, Альфред, я знаю эту речь об умирающем Театре. Я уже слышал ее сегодня вечером.
— Только не от меня, старина.
— Нет, но от человека, похожего на тебя, — сказал Чиверел медленно, — только он говорил это сто лет назад, и тогда были панорамы, а не фильмы, и в молодости он играл с Кином и миссис Гловер, а не с Ирвингом и Эллен Терри.
— Я что-то тебя не пойму, Мартин. Кто это говорил?
