ходу приукрашивал популярные мелодии и песенки, пользующиеся неизменным спросом у публики, не только умел подобрать песню на слух и дополнить ее парочкой собственных пассажей, но и влет сочинял невероятно забавные мелодийки, цинично-сентиментальные штучки на злобу дня, весьма похожие на те песни-бабочки, что облетают весь мир и незаметно уходят в безвестность. В этих мотивах собственного сочинения была изюминка, нечто одновременно грустное и забавное, свойственное только им. Стоило Иниго заиграть, как все слушатели невольно начинали притоптывать, а те, кто тщетно пытался запомнить искрометный мотив, потом еще несколько педель сходили с ума. Вволю наигравшись, Иниго забрасывал эксперименты с клавишами и мелодиями. Он никогда не записывал свои сочинения на бумагу. Ему не приходило в голову, что в мире таких сочинителей раз-два и обчелся, а если бы и пришло, он бы наверняка не придал этому значения — ведь надо еще закончить «Последний рюкзак».
Вот уже несколько дней у него в голове крутился необычайно прелестный и беспардонный мотивчик, и теперь, сыграв для начала несколько эффектных пассажей, Иниго взялся его исполнить. Несколько минут он возился с тональностью ре-мажор и в конце концов перешел на излюбленный ми-бемоль. В следующий миг несчастная туша пианино ожила. Иниго поймал мелодию и стал с ней баловаться: она то заходилась в дисканте, то рычала басом, а потом вдруг бросалась наутек, игриво сверкнув красными каблуками и каштановыми кудряшками. Удержать ее не было никакой возможности. Она выписывала пируэты, дразнила парты, карты и грифельные доски: сам воздух словно пропитался ее неподражаемым озорством.
— Мистер Джоллифант! — Строгий голос из коридора.
— Мистер Джоллифант! — На сей раз хриплый визгливый голос раздался совсем близко.
— Мистер Джоллифант!
Наконец Иниго очнулся, скинул руки с клавиш и обнаружил перед собой вполне реальную миссис Тарвин, побелевшую от злости. В следующий миг он скривился и окинул недовольным взглядом ее бесформенный черный силуэт, седые волосы, убранные ветхой лентой, очки в стальной оправе и вытянутое землистое лицо, которое самым возмутительным и неприятным образом контрастировало с огромной тушей ее тела.
— Вы что, не слышите? — в ярости вопросила она.
— Никак нет. — Иниго растерянно улыбнулся. В его голове все еще звенела шаловливая мелодия.
— Немедленно прекратите играть, прекратите играть! — возопила миссис Тарвин. Она часто повторяла концовку предложения, причем на второй раз резко повышала голос, неизменно приводя в восторг уошберийских пародистов. — Я вроде бы ясно дала понять, что по вечерам играть на пианино категорически запрещено, запрещено!
— Но ведь мне больше некогда на нем играть, совершенно некогда, — ответил Иниго. Сам того не желая, он уже начал ее пародировать. — И вообще, я даю некоторым мальчикам уроки музыки. Музыка — дополнительный предмет, и… э-э… плату за уроки я делю с вами. Как же мне преподавать музыку, если я сам не играю? — Он широко улыбнулся.
Ответной улыбки не последовало. Миссис Тарвин познакомилась с Иниго всего неделю назад и уже отнесла его к числу мужниных промахов.
— Уроки музыки совершенно не важны, не важны, — ледяным тоном проговорила она. — Тем более, чтобы преподавать музыку, вовсе не обязательно поднимать такой шум и играть мюзик-холльные безделицы среди ночи, когда все мальчики в постели, давным-давно в постели!
— Между прочим, чем дольше лежишь в постели, тем крепче сон… — начал было Иниго.
— Довольно, мистер Джоллифант. У нас такое правило: не играть, не играть на пианино по вечерам. — Она резко развернулась, будто на шарнире, подобрала юбки и вышла вон.
Иниго отправился следом, тихо насвистывая свежий мотивчик — теперь в нем звучал не только зажигательный ритм, но и определенные бунтарские нотки. Наверху, по дороге в свою комнату, он встретил мисс Калландер — судя по всему, она стояла там с самого начала и подслушивала.
— Я видела, как она спустилась! Вам запретили играть?
— Именно, запретили, — ответил Иниго. — А я только вошел во вкус! Слышали, что я играл? Безделица, конечно, но зато моя собственная.
— Правда? Чудесная мелодия. Вы такой умница! — Тут она понизила голос: — Так и знала, что вас выругают. Миссис Тарвин весь вечер злая, как собака: сразу после ужина отчитала меня за какую-то ерунду. Прямо не знаю, что и делать. — Мисс Калландер с надеждой взглянула на Иниго.
Тот как бы невзначай взял ее за руку.
— Она хочет сломить нашу волю этой жуткой диетой — я про пастушьи запеканки и чернослив. Но ей нас не одолеть! Разве что Фелтон сдастся: воли у него нет, чернослив ему якобы по вкусу. А вот мы с вами, мисс Калландер… — Иниго, не договорив, стиснул ей ладонь.
Мисс Калландер спрятала руку за спину, но без особой спешки.
— Она ужасная, правда? И ведь это только начало. Впереди целая четверть! Какой же она станет к концу? Может, подобреет?
— Озвереет, определенно, — важно ответил Иниго. — Терпеть ее целых девять недель… это выше моих сил. Поверьте, — теперь и он зловеще зашептал, — хоть четверть едва-едва началась и мое знакомство с этой горгоной длится считанные дни, нити наших судеб уже сплелись в паутину, путь мой начертан, и очень скоро… знаете ли вы, что случится очень скоро?
В ее круглых глазах и приоткрытых губах ясно читался вопрос, однако актерское чутье подсказало Иниго выждать несколько секунд. Чело его омрачилось.
— Смертный бой, — наконец молвил он, — битва самых грандиозных и сокрушительных масштабов. — Иниго бросил на мисс Калландер еще один обреченный взгляд, потом внезапно улыбнулся, махнул рукой и пошел себе дальше по коридору, беззаботно насвистывая мелодию, которую можно назвать лейтмотивом этой главы.
Воскресенье выдалось на удивление теплым для сентября. Однако то было не приятное и солнечное тепло, а угрюмый серый зной: как будто всю деревню засунули в огромную темную печь. Ни дуновения ветерка на полях, а школьный воздух, казалось, прогнали уже через множество легких. Обед в компании мальчиков прошел отвратительно. Иниго умял несметное количество отварной говядины, провернул скользкое дельце с морковью и стал свидетелем того, как пятнадцать мальчиков едят манный пудинг. Теперь, понятное дело, ему было жарко, гадко и тошно.
— Я ошибся, сказав, что в этой школе есть только два запаха, — злобно сообщил он Фелтону, с которым вышел из столовой. — Точней, главных запахов действительно два. Первый — запах мальчиков, разумеется. Второй — запах из кухни, которую, судя по всему, залили капустным отваром и завалили гнилыми костями. Эти запахи, что называется, преобладают. Но… ты меня слушаешь. Фелтон?
— Не очень внимательно, честно говоря, — проронил Фелтон, не оборачиваясь. Они поднимались по лестнице, и он шел первым. — Но ты продолжай, если тебе так нравится.
— Ах, Фелтон, в железо вошла душа твоя[15]. Где дружеское
