зеленых глазах.
— Дадли, окажите мне услугу. Сначала спросите Данна, сколько служащих у Дрейка в Дискусе, и если, как я подозреваю, у них штат больше нашего, пусть Данн, в виде личного вам одолжения, настоит, чтобы Дискус передал нам одну из своих машинисток-стенографисток. Можете это сделать?
— Конечно, могу, и, по всей вероятности, Данн сыграет нам на руку. Но какой в этом смысл?
— Откровенно говоря — никакого. Лишь бы им насолить. Только не говорите этого Данну, хоть вы и друзья. Скажите, будто я считаю, что нам труднее работается оттого, что у нас штат меньше, чем в Дискусе, и что я собирался официально жаловаться лорду-президенту и сказать ему, как Министерство просвещения обходит ту договоренность, к которой он пришел с их министром. Впрочем, сами придумайте, что говорить, вы умеете. Мне главным образом хочется, как это ни стыдно, довести беднягу Джорджа Дрейка до белого каления. Он и так, должно быть, из себя выходит оттого, что Тим Кемп вернулся к ним. Да, мне лишь бы насолить ему, Дадли, лишь бы насолить. И вы мне помогите, мой милый, хорошо?
И сэр Майкл повел рукой — жест был такой же легкий, такой же беззаботный, такой же небрежный, как его тон. Таким жестом один из его предков, движимый бессознательной страстью к самоуничтожению, мог бы подтвердить свое согласие выйти на неравный бой. Но от государственных служащих, даже в том ранге, к какому принадлежал Дадли Чепмен, предвидения не требуется — а если Тим Кемп умел все предвидеть, то в нем это выработалось с помощью алкоголя, — поэтому Дадли Чепмен стоял и ухмылялся, и хотя он сам был не способен насолить кому бы то ни было, он готов был восхищаться озорными выходками своего директора, особенно в неслужебное время. И ни малейшая, ни самая мельчайшая вспышка интуиции не подсказала Чепмену, что сэр Майкл этим небрежным жестом раздразнил судьбу и накликал на себя не только конфуз и унижение, но даже отчаяние и тоску.
— Думается мне, — сказал сэр Майкл, все еще улыбаясь, — что мы имеем право немножко позабавиться за счет сэра Джорджа Дрейка.
3
Если бы сэру Джорджу Дрейку больше повезло со штатом Дискуса, он, наверно, с удовольствием проводил бы ежедневное заседание, как с удовольствием сидел на таких же заседаниях раньше, когда еще не председательствовал на них. При дельных, энергичных сотрудниках, при толковой повестке дня заседание могло бы стать приятным, даже уютным. Но только ни в Дискусе, только не с этой компанией.
Взять, например, Джералда Спенсера (изобразительное искусство), нос у него был длинный, шея длинная, а между ними вместо рта — почти ничего, хотя ему и этого хватало, чтобы говорить, говорить, говорить без устали, без остановки. Он с презрением относился ко всей той живописи, которую хоть как-то умел оценить сэр Джордж, и высказывал свое чрезвычайно скупое одобрение только картинам, на которых было изображено что-то вроде разобранных машин или человеческих лиц и фигур, явно изъеденных червями. Никола Пемброук, привлекательная яркая брюнетка, по существу очень милая женщина, помощница и счастливая рабыня больного мужа, ученый-музыковед, походила на скрипачку из цыганского хора, хотя сама по-настоящему любила только раннюю полифоническую музыку и немелодичные современные произведения. Хьюго Хейвуд, с виду похожий на романтического актера, хотя и не опустившегося, но заплывшего жиром, был довольно приятным человеком, но его твердая вера в то, что только поэзия может спасти театр, пока что ничего дельного не внесла ни в работу драматической секции Дискуса, которую он возглавлял, ни в работу театра вообще. Нейл Джонсон — заместитель сэра Джорджа, ответственный за финансовую часть и административный отдел, — мог бы стать выдающимся деятелем, но, не получив повышения в министерстве финансов из-за какой-то своей бунтарской выходки и назначенный по собственной просьбе в Дискус, теперь никак не мог удержаться от поддержки любых протестов и бунтов, словно под оболочкой блестящего, весьма представительного чиновника — а в Дискусе ни у кого, даже у самого сэра Джорджа не было такой представительной внешности — таился какой-то заговорщик, оратор- демагог. А теперь к этой четверке, как к пороховой бочке, готовой взорваться, в качестве постоянного фитиля присоединили Тима Кемпа — вот он сидит, улыбается поверх своей коротенькой трубки, похожий на мудреца секты Зен, хотя и с явным отпечатком лондонских трущоб. Сэр Джордж покосился на него через стол, еле сдерживаясь, чтобы не высказать свое возмущение, — может быть, тогда с этой физиономии исчезло бы подобие восточной улыбки. Он с трудом заставил себя снова углубиться в повестку дня.
— Где же мы остановились? Ах да, пятое: концерт Спайка Эндрюса. — При этом имени он нахмурился. — Это ваше предложение, Никола.
— Но вы же помните Спайка Эндрюса.
Да, сэр Джордж его помнил.
— Тот самый композитор, он еще силой сюда ворвался, вел себя возмутительно. Невыносимый господин. Почему это он снова нас беспокоит? Никола, попрошу вас объяснить все сначала.
Миссис Пемброук с силой потушила сигарету в пепельнице, словно вдруг решила навеки бросить курить, прикрыла на миг глаза, потом широко открыла их и начала:
— Он написал «Космическую симфонию», для большого оркестра — очень большого, с двумя певцами, с хором, исполняется час с четвертью. Как оркестр Лондонской филармонии, так и Лондонский симфонический оркестр согласны ее исполнить либо в Фестивал-холле, либо в Альберт-холле, но им, конечно, нужна гарантия. И они правы, это работа большого размаха. Композитор обратился и к нам, и в Комси, но и мы, и они ему отказали. Теперь он уговорил Би-би-си внести половину гарантийной суммы — двести фунтов, — если мы дадим вторую половину. Для него это особенно важно, так как Би-би-си будет записывать концерт. Потому он снова пришел к нам, сидел тут у меня часами. Случайно я узнала, что он опять обращался и в Комси и они опять ему отказали. Могу добавить, что мой муж читал партитуру, говорит, вещь очень трудная, не совсем зрелая, но интересная и исполнить ее стоит. Мне кажется, что теперь, когда в Би-би-си заинтересовались, мы можем рискнуть двумястами фунтами. Надо помнить, что это только гарантия в случае неуспеха. Если концерт удастся, мы не потеряем ни одного пенни.
— Благодарю вас, Никола, — сказал сэр Джордж. — Но прежде чем ознакомиться с точкой зрения остальных, я должен подчеркнуть, что, по моему мнению, мы не можем обсуждать это предложение по- деловому, если не будем считать заранее, что это обойдется Дискусу в двести фунтов.
— Правильно, — сказал Хьюго Хейвуд. — Мы потеряем двести фунтов. Какой бы оркестр за это ни взялся, он непременно израсходует лишнее, и к нам придут требовать еще денег. Я против.
— Я тоже, — сказал Спенсер с редкой для него лаконичностью.
— А я нет, господин председатель, — подал голос Нейл Джонсон. — Мы могли бы тут противостоять Комси. Даже если вся гарантийная сумма пропадет, мы за эти деньги получим отличную рекламу для нашего учреждения, тут и Би-би-си, и музыкальная пресса, и все, кто связан с исполнением. Я голосую за, господин председатель.
Сэр Джордж вопросительно посмотрел на Кемпа. Тот в свою очередь посмотрел на Никола Пемброук.
— Вам нравится этот Спайк Эндрюс, Никола?
— Не выношу его. Но это ничего не доказывает. Наверно, я и Бетховена ненавидела бы.
— Бетховен перед смертью благословлял англичан и Филармоническое общество, — сказал Кемп, — а теперь кто кого благословляет? Кто заслуживает благословения? Филармоническое общество послало Бетховену сто фунтов авансом за концерт, данный в пользу композитора. Тогдашние сто фунтов все равно что теперешние полторы тысячи. Почему же мы воображаем, что…
— Мистер Кемп, — сказал сэр Джордж с откровенным нетерпением, — может быть, вы хотите высказаться насчет этой дотации, этой гарантийной суммы?
— Да, конечно, — сказал Кемп. — Я — за.
— Значит, у нас есть три за и два против. Я тоже против. — Сэр Джордж сурово посмотрел на всех. — И на этот раз мне придется воспользоваться своей привилегией. Мы отказываем мистеру Эндрюсу в его просьбе.
— Сэр Джордж, — сказала Никола Пемброук, явно огорченная этим решением, — будьте добры,
