— Ясно, — я отстегнул ему двадцатник, хотя не очень рассчитывал найти по такой неопределенной наводке Рябчика. Тем более не надеялся, что Илона поверит в этот пункт расходной статьи и возместит убыток. Дал просто так — по старой дружбе.
Срезав угол по дворам, я поклялся, что набью Рябчику морду: из-за этой сволочи было потеряно тридцать три минуты драгоценного времени!
На углу возле пятиэтажного дома стояла милицейская машина с решетками на окнах. Предчувствуя недоброе (время от времени райотдел вспоминал о месячном плане по отлову бомжей), я вошел в прямоугольную арку и очутился в Г-образном старом дворике с традиционными песочницей и качелями посередине; в глубине двора за металлическим забором громоздилось кирпичное здание котельной в оплетке из труб — памятник отечественной теплоэнергетике. Из кустов акации выглядывала «канарейка», на углу котельной стоял зеленый «рафик» — фургон без опознавательных знаков; о чем-то вполголоса переговаривались пенсионеры у парадных. Чтобы понять, что здесь происходит и о чем переговариваются старички, не нужно было иметь больше двух извилин, а две у меня были.
Подойдя к труповозке как раз в тот момент, когда санитары загружали в нее носилки, я отдернул простыню… Синее лицо Рябчика, давно остывшее скрюченное тело, блеклые полуприкрытые глаза и глубокая странгуляционная борозда от удавки обнаруживали признаки насильственной смерти, наступившей часов шесть, а может, и все десять назад.
— Знакомый? — спросил старлей, оторвавшись от планшетки.
Я покачал головой, проводил взглядом носилки. Интересно было бы заглянуть в протокол, что мог сочинять этот писатель в погонах, не хуже меня знавший, что никто ничего возбуждать не будет и никто не будет искать состав преступления: эка невидаль — бомж повесился! Одним больше, одним меньше…
Я пошел прочь со двора. Мне, конечно, следовало дать показания о том, что Рябчик — личность мне известная, поведать, при каких обстоятельствах я с ним познакомился, отдать кастет и нож с его отпечатками пальцев, рассказать и о существовании некоего человека в синем костюме; тогда, может быть, дело о «самоубийстве Рябова Виктора по кличке Рябчик, освобожденного из колонии… где он отбывал срок по статье… предусматривающей наказание за…» повернулось бы совсем по-другому. Как знать, как знать! Пусть меня привлекут по 181-й за ложное показание или по 190-й за недонесение — преступил закон. Но разве вот этот коммерсант за рулем «Исудзу-Трупера», или вот этот на десятицилиндровом «Крайслере- 300», или шлюховатого вида блондинка, что подъехала на «Шевроле-Каприо» к магазину «Березка» и отпирает его собственным ключом, или вчерашний капитан, продержавший меня в каталажке ни за что ни про что, или член правительства, о котором доподлинно известно, что на его счету в Межконтинентальном банке Дублина три миллиарда долларов… его не преступали? Все эти стосильные джипы куплены на последние сотни тысяч фунтов?.. А может, такие деньги можно заработать честно? Покажите, где! Я оставлю свою контору и стану трудиться в поте лица всего за каких-нибудь двадцать тысяч баксов в месяц. Я даже согласен не утаивать при этом налоги. Где?.. Не сходя с места, я мог бы привести сотню примеров, когда закон противоречит морали, порядочности, достоинству. Что делать, иногда даже праздник города совпадает с похоронами любимой принцессы — не отменять же похороны.
Я вернулся в машину, распечатал купленную вчера пачку «Кэмела» и закурил. Теперь из рассказанной Рябчиком басни оставались трое: Козел, Бугай и Телка. Найти за оставшееся время не то что спаниеля, а даже мраморного дога было нереально; зато можно было успеть поймать какого-нибудь «дворянина» и обучить его откликаться на кличку Боря. И даже стоять на ушах.
Моей карьере дрессировщика помешал неожиданный звонок.
— Бюро детективных услуг «Шериф»! — имитируя усталое достоинство комиссара Мегрэ, сказал я в трубку.
— Извините, я ошибся номером, — ответил абонент ломающимся голосом подростка.
Я докурил «верблюда», погасил в пепельнице окурок, придя к выводу, что в жизни всегда есть возможность вернуть деньги клиенту. Новый звонок упредил попытку сыграть отступного.
— Слушаю, Столетник! — на сей раз я решил быть скромнее.
— Евгений Викторович! — почти прокричал в трубку тот же голос. — Это Слава Васильченко!..
— Кто?..
— Слава… Васильченко… Вы вчера велели мне дежурить на «птичке» на Калитниковской…
— Славка! — неизвестно чему обрадовался я, только что вспомнив о четырнадцати помощниках, разосланных по всей Москве. — Ну, что там у тебя?!
— Я его нашел! Точь-в-точь копия этого, на картинке из атласа!
— Где ты его нашел?
— Здесь, возле забора стоит мужик и продает. Двести долларов просит.
Разговор я продолжал уже в пути, выжимая из «ягуара» все соки:
— Я еду, Слава! Еду уже! Держи его! Обещай двести десять, двести двадцать… и так далее!.. Через пятнадцать минут буду!
— Понял я, понял!..
«Ну вот! Значит, не зря! Значит, есть на Земле справедливость!» — мчалась перед капотом «ягуара» моя душа, уверенно ведя меня в сторону от старого Калитниковского кладбища. Где-то на Авиамоторной снова заверещал телефон:
— Столетник слушает!..
— Евгений Викторович, здрасьте, это Коля Полищук говорит!
— Коля… Полищук… Слушаю, Коля!
— Я его нашел! С двумя рыжими пятнами на голове, между ними — ромб белый, бленхейм, кавалер — все сходится!
— Где?! — выкрикнул я, насилу уйдя от лобового столкновения с собственным ангелом- хранителем.
— Да здесь же, на Тишинке, куда вы меня послали…
— Сколько?
— Она точно цену не называет, я так думаю, ворованный он — сама не знает. И документов нет.
— Так, Коля! Держи ее на прицеле. Будет уходить — спроси адрес, если станут перекупать — торгуйся, пока я не подъеду.
Два бленхейма за те же деньги — это уже перебор. Я же не стахановец, едрена корень. На ближайшем перекрестке я в полной мере испытал, что такое раздвоение личности, но тут же успокоил себя — появился шанс из двух Борь выбрать более дешевого.
— Алло, Евгений Викторович, — раздался в трубке третий голос, — это Вадик Головачев! Я тут на Варшавке, есть то, что вы ищете: кобель восьми лет окраса бленхейм…
— Откуда известно, что ему восемь лет?
— У него паспорт есть, хозяин показывал. Задешево отдает — полтинник просит. У меня есть. Брать?
— Как его зовут?
— Лордом зовут.
Паспорт, конечно, мог быть куплен в любом клубе, а кличка вымышлена: какой же хозяин станет продавать восьмилетнего пса? Двести долларов или пятьдесят — разница. Что делать?
— К нему уже подходили, приценивались, — торопил Головачев.
Если бы было наоборот и путь мой лежал от дешевого пса к дорогому! Но я находился в двух кварталах от Калитниковской «птички».
— Погоди брать. Есть варианты. Если можешь — продержи этого мужика еще полчаса, потом перезвонишь.
В одном я уже не сомневался: евреев по фамилии Бленхейм в Москве было меньше. Становилось не по себе от мысли, что позвонят одиннадцать остальных учеников. Воображение нарисовало картину, как я въезжаю во двор своей клиентки в машине, груженной четырнадцатью кавалер-кинг-чарлз спаниелями окраса бленхейм, одинаковыми, как ксерокопии с одного рисунка, и все — по кличке Боря.
За полтора часа до встречи с Илоной я подрулил к центральному входу на Калитниковский рынок. День был не базарным, Славу Васильченко я увидел сразу: он сидел возле ограды на опрокинутом ящике и тупо смотрел в пространство.
