все к чертовой матери, продать контору и, расплатившись с долгами, уехать куда-нибудь в Африку, где можно круглый год питаться бананами и ходить в набедренной повязке. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не знал, что и там есть племена каннибалов. Кто-то сказал: «Судьба одинаково поражает и сильных, и слабых, но дуб падает с шумом и треском, а былинка — тихо. В отличие от Вали Александрова мне хотелось наделать много шума при своем падении, если не удастся переиграть судьбу.
На проспекте Мира (древнем, моем любимом, сам не знаю почему; может, из-за направления к родному дому, в детство, в юность) меня застал звонок сестры.
— Ты где? — спросила она.
— В радиусе действия сотовой связи, — вразумительно ответил я. — У вас что-то случилось?
— У нас ничего не случилось. Я просто хотела узнать, жив ли ты.
— Ты не первая, кого это интересует.
— Когда объявишься?
— А ты?..
Вопрос звучал дерзко — я так хотел. Никто не приходит, никто не звонит. Позвонят, узнают, что жив, и исчезают. Словно так и ждут, когда я отвечу: «Умер».
— Ты же знаешь, Женя, у меня двое детей и мне трудно выбраться.
— Но позвонить-то тебе не трудно?
— Тебя никогда не бывает…
— Не лги! У меня сотовый телефон, он всегда при мне.
Она виновато помолчала.
— Хоть к племяннику второго сентября приедь, отшельник!
— Приеду, если буду жив. Сколько ему стукнет, кстати?
— Кстати, четырнадцать.
— Сочувствую.
— Что-что?
— Я говорю: с четырнадцати наступает уголовная ответственность.
— Типун тебе!.. Валерия звонит?
— Да. Узнает, что я еще жив, и успокаивается. Ладно, толстушка, я тут преследую преступника — в одной руке трубка, в другой — револьвер, а надо еще держаться за руль, так что привет! — Я зажал пальцами нос и, «продув мегафон», громко закричал: — Автомобиль «Мерседес» номер восемьсот! Приказываю остановиться!
— Дурак, — поставила сестра диагноз и отключилась.
Здание с неоновой вывеской «Телеграф. Телефон» на Мурманском проспекте, видимо, было единственным учреждением подобного типа в округе, работавшим круглосуточно — у каждого окошка (всего их я насчитал восемь) стояла очередь. Я подошел к двери с табличкой «Аппаратная. Посторонним вход воспрещен», но она оказалась запертой.
— Что вы там хотели? — не слишком приветливо обратилась ко мне немолодая женщина в очках. У нее были ключи, и она как раз собиралась отпереть эту дверь.
Я протянул ей бумажку с телефоном: 285-58-91.
— Мне нужно узнать адрес, по которому установлен этот телефон.
— А при чем здесь аппаратная?
— Куда же мне обратиться?
— Никуда. Мы таких справок не даем. — Она вошла в аппаратную, я увидел, что там находились еще какие-то люди, видимо, у каждого из них был свой ключ. За пультом сидел «слухач» и втыкал штекеры в гнезда не панели; на голове у него был толстый кожаный обруч с массивными наушниками. Я успел подставить ногу в проем, не позволив двери захлопнуться:
— Извините, я приехал из Владивостока к тете. Телефон не отвечает, адреса нет, куда мне деваться-то? Что вам стоит выяснить? — и протянул бумажку с телефоном, на этот раз прижав к ней десять долларов.
— Убери ногу! — сурово потребовала она.
Я убрал. Она выхватила из моей руки обе бумажки, и дверь захлопнулась. И очень зря: если бы она отказалась от десятки, я предложил бы больше.
Частным сыском лучше всего заниматься в стране, где вовремя не выплачивают зарплату.
В ожидании я прошелся вдоль ряда кабин. Телефонистка вызывала Хабаровск. Негр говорил по- немецки. Плакала женщина, сообщая, что ей не на что купить билет. Внучка-студентка поздравляла с семидесятилетием бабушку из Мариуполя. Вытирая вспотевшую лысину, мужчина справлялся о погоде в Находке. Собирая с пола грязную жижу, лязгала дужкой ведра уборщица. Кто-то рассыпал по кафельному полу мелочь. В час одиночества лучше приходить сюда: на вокзале люди сидят и молчат, а здесь разговаривают; здесь, как нигде, начинаешь чувствовать, что ты — частичка единого, общего, большого, целого, не брат им и не сват: частичка человечества. И, как нигде, сознаешь свою ничтожность.
Женщина в очках вышла из аппаратной и сунула мне в руку бумажку.
— Савеловская улица, дом тридцать четыре, квартира восемьдесят один, — сказала, глядя куда-то в сторону. — Балашова Анастасия Емельяновна.
Шериф уже успокоился, привык к новой будке или договорился о чем-то с существом, поселившимся в компьютере. Миновав путепровод, я свернул направо и через десять минут ехал по Новоостанкинской, вглядываясь в нумерацию домов.
Дом 13/1 оказался типовой кирпичной девятиэтажкой, по четыре квартиры на каждом этаже. Двадцать вторая находилась на шестом, окна светились, это обнадеживало. Тем не менее, когда я поднялся на лифте и позвонил, дверь долго не открывали. Я отчетливо слышал, как работал телевизор и кто-то шаркал тапочками по полу. Пришлось позвонить еще раз и не отпускать кнопку нахально долго, но ведь не возвращаться же несолоно хлебавши.
— Кто? — спросил женский голос.
— К Решетниковым.
— А вам кого?
— Может, вы все-таки откроете на минуту? Я не бандит.
Дверь приоткрылась на длину цепочки. В озаренной алым светом фотографического фонаря прихожей я увидел заспанную женщину лет тридцати пяти — сорока, в платке, под которым рельефно выступали бигуди, и запахнутом махровом халате.
— Здравствуйте. Мне нужен Викентий. Я его знакомый, Столетник моя фамилия.
Не могу сказать, чтобы она прониклась ко мне доверием. Во всяком случае, по ее лицу я этого не заметил.
— Он здесь не живет, — отрезала она с нескрываемой неприязнью.
— Маша, кто там? — послышался из квартиры мужской голос.
— Вы его жена? — спросил я.
— Это сосед! — крикнула она в комнату. — Бывшая жена.
— Извините. Мне он очень нужен. Срочно нужен, у меня…
— Ничем не могу помочь. Без понятия!
— А кто-нибудь у него еще есть из родных?
— Брат есть, Севка. Дать телефон?
— Пожалуйста.
Она захлопнула дверь и через минуту приоткрыла ее снова — ровно настолько, чтобы просунуть руку с календарным листком от 9 сентября. На листке синим карандашом был записан номер телефона.
Не откладывая в долгий ящик я позвонил. Всеволод Яковлевич оказался дома. Астматически дыша в трубку, он выслушал меня.
— Не знаю, не могу сказать точно, — ответил после паузы. — Он снимает какую-то конуру в Измайлове. У меня, понимаете ли, своих трое да старики в двухкомнатной. Правда, я предлагал ему угол, но он категорически отказался.
Видимо, положение брата было ему небезразлично, он говорил сбивчиво и горячо, словно спешил снять с себя вину за то, что не в состоянии помочь.
