Старый Опер, то есть старший оперуполномоченный МУРа, а не участковый инспектор, думать должен!
Тогда Каменев подумал и решил, что заявление он напишет у себя, но не простое, а ультимативное: либо он уходит из МУРа к чертовой матери, либо Либерман-младший будет сидеть — долго, прочно, на хорошо привинченном к полу табурете.
Как доподлинно известно, после Крещения Иисус ушел в пустыню и был подвергнут диаволом искушению, подобно тому, как подвергался искушению неверующий Каменев два тысячелетия спустя. Последнему предлагалась должность начальника отдела, директора службы безопасности международного концерна, «Мерседес» вместо «Волги» и повышение оклада вместо принципов, но Каменев, подобно Христу, искушению не поддался, и через сорок дней Россия предпочла ему Либермана.
Ни уголовникам всех мастей, ни милиции, ни народу в целом такое решение не понравилось, но оно исходило из Министерства внутренних дел, а народу вмешиваться во внутренние дела не полагается.
До самого Восьмого марта Сан Саныч ел сыр, курил «Мальборо» и пил водку «Черная смерть», пытаясь таким образом порвать со старыми привязанностями, напоминавшими ему о некогда любимой, а теперь ненавистной работе. По выходным они с Лелей ходили к Илларионовым на пельмени и даже побывали в Большом на балете, которого Каменев в принципе не воспринимал, но соглашался посещать изредка театральные зрелища в основном из-за буфета в антракте и все того же намерения изменить жизнь — пусть не в лучшую, но прямо противоположную сторону.
— Слышь, Саныч, — завел издалека разговор старый друг Каменева Женька Столетник, пока жены накрывали на стол, — мне уехать надо…
— То есть как это? А водку я с бабами буду пить?!
— …Во Францию. Звонил Кристиан, он собирает директоров штаб-квартир и хочет предложить пару выгодных дел по линии Интерпола. Во всяком случае, познакомить с коллегами из Европейской ассоциации детективов. Пора выходить на планетарный уровень.
Женька теперь носил костюм и галстук — на хромой кобыле не подъедешь. Он создал детективное агентство «Шериф», считался одним из самых дорогих детективов, ездил в «Рено», но все это было заработано честно, оплачено двумя ножевыми ранениями и одним огнестрельным, подкреплено дипломом о высшем юридическом образовании, доскональным знанием криминогенной ситуации и надежно прикрыто верными друзьями, к которым относился и Каменев.
— Ну и поезжай себе, — пожал Старый Опер плечами. — Шерифа я заберу. Цветы Леля будет поливать.
Столетник засмеялся:
— Шерифа я оставлю у Таньки, цветы польет соседка. А контору надо укрепить, Саныч. Работы не так чтоб уж слишком много, но Викентию одному не продержаться, к тому же Валерия едет со мной, Валя Александров в санатории, Нежин с Арнольдовым уходить из «Альтернативы» пока не решаются.
Каменев жалости к себе не терпел, в другое время послал бы этого частного детектива ко всем святым — тоже мне, «юрист заочно необразованный», будет еще мне работу предлагать!
— А я тебе не предлагаю работу, — точно угадал Женька ход его мыслей, — я помочь прошу. Через месяц я вернусь — и можешь себе отваливать на все четыре. Только цену не сбивай — шестьдесят баксов в час, и ни центом меньше. Если, конечно, подвернется что-нибудь стоящее.
— Ладно, не гони лошадей, дай подумать, — проворчал Каменев. — Я же, понимаешь, не участковый инспектор, я думать должен.
Разговор ни к чему не обязывал, и Столетник, и Каменев знали, что ничего с конторой не сделается, иначе не оставил бы ее Женька на целый месяц, но Каменев бездельничать не привык, а в семейном бюджете образовалась прореха, и ему, здоровому сорокалетнему мужику, было неловко жить на деньги Лели, работавшей модельером.
— Эй, воины! — заглянула в комнату Валерия. — Кушать подано, идите жрать, пожалуйста!
В Женькиной спортивной сумке уместились две бутылки «Смирновки», банка крабов, банка устриц, две банки красной икры, сыр «Рокфор», красное французское вино, салями, ветчина, коробка с пирожными, «Вологодское» масло, «Бородинский» хлеб и еще килограмма два отборного мяса, которое уже побывало в микроволновке и теперь дымилось на столе среди прочей снеди, источая сумасшедший запах.
Через час пришли Алексей Иванович Илларионов с дочерью Катей и внучкой Леночкой, пили, пели, вспоминали живых и мертвых. Набрали номер сотового телефона Викентия Решетникова, но тот ответил, что «висит на хвосте клиента» в Матвеевском, и велел выпить за успех его безнадежного дела. Вечером подвалили Валера Арнольдов и Вадим Нежин с Никой, принесли громадный торт, словно давно ушедший из календаря праздник был главным в году.
В самый разгар веселья зазвонил телефон, Леля вызвала Столетника в прихожую. Он прикрыл дверь, минуту разговаривал с кем-то, а потом, пошептавшись с Валерией на кухне, снял с вешалки куртку и попытался незаметно выскользнуть из квартиры.
— Это как понимать, француз?! — появился в проеме Каменев с пустыми бутылками. — Двести двадцать семь дробь один — инфляция доверия!.. Никуда не отпущу!
Женька улыбнулся, приложил палец к губам:
— Тихо, Саныч, не бухти и не порти людям праздник. Я быстро, одна нога здесь, другая там.
— Где там-то? — не понял Каменев, но Столетник ушел, не удостоив его ответом. — Куда его понесло на ночь глядя?
Валерия на кухне заваривала кофе. Каменев по глазам увидел, что она чем-то расстроена.
— Поцапались, что ли? — со звоном убрал бутылки в картонный ящик.
— Мы никогда не цапаемся, Сан Саныч.
— А куда муж-то слинял?
— В Склиф поехал. Решетникова подстрелили.
Пуля образца «парабеллум» 9-го калибра угодила Решетникову под ключицу; кроме того, врач констатировал ушиб грудины — вероятно, о руль врезавшегося в бетонную опору автомобиля — и сотрясение мозга. Викентий держался молодцом, сознания не терял, хотя, когда Столетник прорвался к нему в палату, уже начало действовать снотворное из капельницы. Раненый погружался в дрему, с трудом удерживая веки.
— Машину… забери… Женя, — просил жалобно, словно потеря машины была для него важнее всего. — Она у платформы… на железной…
— Забрали уже, Вик, забрали твою машину, — взяв его за руку, склонился над койкой Столетник. — Менты из 42-го, она у них во дворе стоит. Все о'кей!..
— Князь… Князь… секретарша из «Химволокна»… Бутусова…
— Спи, Вик, спи, — сказал Столетник. — Завтра я приду, и ты мне все расскажешь.
Дверь палаты отворилась, и проем загородил коренастый кавказец с орлиным профилем и волосатыми руками; хирургический костюм и марлевая повязка на шее оправдывали его властный тон.
— Слушай, дарагой! — заговорил он с акцентом. — Я тебя сюда звал, да?.. Кто, он тебя сюда звал, да?.. Ты ему сейчас нужен, как ишаку бензобак! Завтра приходи, гостэм будэшь, а сэводня ты здэс лишний!..
Евгений улыбнулся, подмигнул Решетникову:
— Поправляйся, Вик! До завтра…
— Князь, Женя…
— Взяли Князя, спи.
— Слушай, пачему я два раза павтарять должен, а?.. Пачему…
Евгений вышел, мгновенно погасив вспышку напускного негодования рукопожатием:
— Спасибо, док. Когда он оклемается?..
Врач закрыл дверь с матовым стеклом и зашагал по коридору.
В вестибюле Евгения поджидали следователь прокуратуры и опер из МУРа.
— Курить хочу, — глянув на часы, сказал следователь. — Пойдем в автобус, там договорим.
Они спустились в лифте, вышли на улицу. На Сухаревке поджидал микроавтобус «Латвия» с занавесками на окнах, сквозь которые пробивался свет. В салоне дремали двое в камуфляже; милицейский
