— Да, Вик. Тем более что Киры Богданович нет, а Нина Рудинская есть. Деньги за ее поиск перечислены. — Женька, отказавшийся от чая, сам занялся заваркой.
«Тоже нервничает, — сообразил Викентий, — а руки нечем занять».
— Валя Александров звонил, — сообщил невесело. — Он у себя в нотариальной конторе. Неледин от защиты на данном этапе отказывается и требует, чтобы ему предъявили обвинение.
Евгений помолчал.
— А почему Кокорина отстранили, он не говорил? — спросил, чтобы заполнить паузу.
— Взрыв на Савеловской ветке. Генеральный лично распорядился бросить лучшие силы и запретил всей бригаде есть, пить и спать до полного выяснения.
И снова наступила тишина, если не считать позвякивания ложечки в чашке Викентия.
— Выходной на фабрике домино, — подытожил Столетник. — Серия «пусто-пусто».
После полудня повеяло озоном, на горизонте стали собираться тучи, но, может быть, это было только здесь, в Болшеве, а в Москве по-прежнему пылала весна. Каменев поспешил убрать наколотые дровишки в деревянный сарайчик с пологой крышей, такой же некрашеный и прогнивший, как сам дом, где жил Юдин.
Сергею Митрофановичу было шестьдесят четыре, с огородом он еще кое-как управлялся, а вот насчет дровишек — приходилось соседа просить, да не бесплатно. Не особенно помог и Ариничев — что с инфарктника взять.
— Пойдемте в дом, — позвал Юдин с веранды, — чайку попьем, любезный!
Любезным он называл Каменева не потому, что был старомоден, а просто от отсутствия памяти — забыл, как звать-величать неожиданно свалившегося на голову гостя.
Старый Опер запер сарайчик на засов, взял из машины коробку с печеньем — как чувствовал, что его и здесь чаем угощать будут. Его уже этим продуктом Решетников достал, как только вода из носа не текла: как ни придет в агентство — чай, чай, то с бергамотом, то с бегемотом!..
Здесь Каменев услыхал соловья. Среди птичьей разноголосицы сразу отличил его, но, когда сказал Юдину, соловей замолчал, будто испугавшись. На прогретой веранде было хорошо, уютно, однако хозяин предпочел накрыть стол в рабочем кабинете — скромном, не похожем на писательский, каким он был в представлении Старого Опера.
— А я книги раздарил, — ответил на недоумение гостя Юдин. — Зачем они мне?.. Все в основном в пятидесятые годы были собраны, теперь время другое. Что делать — устаревают книжки-то. Знаете, как сказал Филдинг: «Дурные книги могут так же испортить нас, как и дурные товарищи».
Каменеву времени было жаль, и так провозился с дровами битый час — вполне достаточно, чтобы оплатить доверительную беседу.
— Ну, с товарищами-то у вас все в порядке, Сергей Митрофанович? — улыбнулся он, раскрывая красочную упаковку, стоившую дороже обыкновенного галетного печенья.
— Что вы имеете в виду?
— Ариничева, например. Или Коренева.
— Коренева? — старик даже прекратил наливать чай в треснутые чашки. — А, ну да, да. Это вы о них от Лиды узнали?
Давно не ремонтированные стены были увешаны фотографиями и репродукциями. На некоторых из фотографий — пожалуй, десятилетней давности — Каменев без труда узнал хозяина и Ариничева. А третьим — нетрудно догадаться — был Коренев.
— Так вот об Ариничеве, Сергей Митрофанович, — перешел к делу Каменев, споткнувшись взглядом о ходики. — В общем, Лидия Петровна мне о нем и о вашей дружбе рассказала. Но меня интересует кое-что, о чем знали только вы… в частности, его последние дни. Чем он был озабочен, что его, возможно, мучило?
Юдин как-то по-особому сосредоточенно, сложив сердечком губы и напрягшись (пришлось даже крышечку чайника придержать, чтобы не дрожала), наполнил чашки, придвинул гостю картонную коробочку с рафинадом и замолчал, опустив долу глаза в густой сети морщин. Короткие седые волосы и давняя небритость придавали его облику особое благообразие.
— Почему вы решили, что его что-то мучило?
— Я не решил, я просто предположил.
Юдин опустил в чашку кубик сахара.
— Если вы имеете в виду творческие муки, — горько усмехнулся. — Вас, собственно, что интересует?
Его настороженность не ускользнула от Каменева, хотя они знакомы были чуть больше часа, и детектив не исключал, что это свойство его характера.
— Интересует многое, но в данный момент — портфель Анатолия Марковича, исчезнувший самым загадочным образом. Не знаете, что могло такого быть в его портфеле, что преступники не погнушались украсть его у мертвого? Может быть, он делился с вами чем-то таким.
— Да чем же, любезный? — посмотрел на гостя Юдин удивительно молодыми глазами. Не было в его взгляде больше страха, насмешки или недоверия.
— А все-таки?
Юдин тряхнул головой и сменил регистр, как человек, отчаявшийся найти понимание со стороны собеседника.
— Извольте! Он приехал ко мне десятого числа. По утрам мы долго спали, потом поднимались и шли гулять, говорили на отвлеченные темы, которые, смею вас заверить, никого не интересуют. Вспоминали друзей, заходили в нашу церковь, бродили по берегу, по лесу… правда, там еще было сыро… А потом — коротенько по хозяйству. Огород начался; мне, понимаете ли, грыжу вырезали, я как следует не оклемался. Давняя грыжа, еще с Севера… Уж она меня донимала в последние пять лет, только не было времени, а потом — денег. Тут я недавно гонорарец символический получил. Сказки написал в зимние вечера. Так и называется: «Зимние сказки». Для детей и взрослых. — Он снял с полки большую книгу. — Вот…
Каменев вытер о брюки ладони и осторожно взял книгу с фамилией С.М. Юдин и зимней картинкой на глянцевой обложке: дети съезжали на санках и лыжах с крутой горы, лепили снеговиков.
— Поздравляю вас, — кивнул головой, подумав, что именно этого старик от него ждет. — В наше время с этим, наверно, непросто?
— Да, непросто, — вздохнул Юдин. — А когда с этим просто-то было? В советские времена, что ли?.. И плата за сей труд значительно меньше, чем за грыжесечение. Да я не жалуюсь, не думайте. Все так живут, у меня хоть дом есть, пока не отняли, как вон тот… видите?.. Через лесок?..
— За забором?
— Во-во, за забором. Дом творчества кинематографистов когда-то был. А что там сейчас за забором творится — одному Богу известно.
По его упоминанию о совместных с Ариничевым походах в церковь, по ладанке на стене под иконой Каменев догадался, что старик религиозен.
Полистал книгу для приличия. Нутром чувствовал — вешает лапшу старик, финтит, от темы уводит.
— А может быть, у него рукопись рассчитывали найти? — подбросил вариант ответа.
— Какую?
— Книги, которую вы вместе собирались писать?
— Да никакой мы книги… то есть, книга-то в наши планы тоже входила, только сейчас речь о статье была. Для толстого журнала. Так что о рукописи разговор вести рано, разве о материалах? Так и они, в сущности, кому нужны?
Вот, извольте полюбопытствовать… Речь-то о наших знакомых и незнакомых, ученых, которые вместе с нами, до нас и после нас парились на нарах у «хозяина»…
Речь-то — об ученых, которые больше не вернулись в науку, об искалеченных судьбах, независимо от того, сгнили они на зонах, в тюрьмах, в психушках или эмигрировали, как Сережа Поликанов, в Швейцарию. О том, что потеряла с их исчезновением Россия. — Он говорил, перебирая документы, вырезки из газет и журналов, часто — иностранных, на английском языке, с яркими пометками, сделанными оранжевой
